Сильные мести не жаждут

Ему не терпелось спросить о другом — об отце, матери, брате Павле, о Зосе, но спрашивать было страшно: сдерживала какая-то тлеющая в сердце подсознательная осторожность. Почему ни Задеснянский, ни Василек до сих пор ничего не сказали о них? Промолчал и Андрей Северинович при встрече. Поезжай в село — и все! А живы ли старики, жив ли брат — об этом ни слова. Почему? Уж кто-кто, а Андрей-то Северинович должен был сказать — они с отцом старые друзья.

Зажура тяжело вздохнул, набрал полную грудь воздуха.

— Скорее бы ехать! Что-то ваш водитель задерживается, — проговорил он и неожиданно резко выпалил: — Моих давно видели? — В упор посмотрел в лицо Задеснянскому. — Знаете их? А?

Летчик помешал палочкой в золе, взял в ладони обожженную картофелину, разломил ее на две половинки и только после этого поднял глаза на Зажуру. Он ждал этого вопроса, ждал с минуты на минуту.

— Павел Захарович погиб, — сказал он насупленно, и под глазом у него точно что-то дернулось. — А Захара Сергеевича недели две назад схватили гестаповцы. Жив ли — никто не знает.

Говорят, слово — острый нож. Можно убить человека сразу, можно и поранить так, что потом весь век будет жить с болью в груди. Сначала войдет в него такое слово, порежет внутри все жилы и там запечется раной. Вот так и Зажура всем телом ощутил его в себе. Понял: это навсегда.

— С Павлом Захаровичем мы четыре месяца вместе воевали, всегда рядом, бок о бок, — тихо и грустно продолжал Задеснянский. — В последнем бою, когда блокировали немецкий аэродром, тоже рядом шли. И вдруг пулемет. Я успел упасть, а его замертво скосило очередью. Потом и меня контузило. Что дальше было, не помню. Очнулся в лесу. Вот он, — кивнул в сторону Васи, — из-под огня вынес. Целую неделю мы прятались с ним в лесной глуши, пока наши не подошли.

Зажура уже не слушал. В глазах у него плыли красные круги. Полыхающий костер слепил. Он опустил веки, тряхнул головой, но красные круги не исчезли. Тогда он тяжело поднялся, бледный, неловкий со своей подвешенной на повязке левой рукой, долгим, тоскливым взглядом посмотрел на Задеснянского, хотел что-то сказать и, не промолвив ни слова, вышел за дверь.

— Дядя!.. — вскочил было вслед за ним Вася, но Задеснянский властным движением руки задержал его:

— Сиди, в такой беде человеку не поможешь!

И они остались у костра вдвоем, а за стеной молча, без слез плакал Максим. Вокруг была холодная пустота, какой он не знал никогда в жизни…

Из леса вышел солдат с подоткнутыми за пояс полами шинели, потный, усталый, забрызганный грязью, но довольный. Шапка набекрень, в зубах — толстая самокрутка. Юркнул в темный створ двери, доложил, что машина готова, можно ехать.

Максиму из-за стены было слышно, как Задеснянский с солдатом о чем-то разговаривали возле костра. Голоса их в пустой, заброшенной избе раздавались громко и отчетливо, но смысл слов не доходил до Максима. Потом все трое вышли. Задеснянский взял Максима за локоть, легонько стиснул:

— Поехали, капитан! — И тяжело зашагал в лесную глухомань, где за поворотом, на просеке, стояла машина.

* * *

Ехали на гром канонады. Приближались к огненно-зловещему водовороту, где смерть сошлась в жестоком единоборстве с жизнью, где порой земля забывала о древнем и святом предназначении — на тверди своей носить и питать людей. Она разверзалась под ними воронками и окопами, глотала их вместе с пороховым дымом и прокаленной сталью.

Обогнали несколько маршевых подразделений, что вереницами тянулись по обочине размытой дороги. С высоты кузова люди казались Зажуре серыми и однообразными тенями. Они шагали устало, понурив головы, точно с трудом несли на себе всю тяжесть войны. То и дело приходилось объезжать застывшие в бессильной окаменелости подбитые немецкие танки о четкими, ярко-белыми крестами на броне, повозки с поднятыми вверх, как стволы зениток, оглоблями. Земля окрест была усеяна жестяными банками от немецких противогазов и россыпями штабных бумаг.

Сильная, ничем не загруженная машина, разбрызгивая грязь, с разгона преодолевала наполненные водой лужи, брала такие препятствия, которые подчас не по плечу были полуторкам и даже трехтонкам с боеприпасами, с мешками и ящиками продовольствия. Над полями разносился надсадный рев моторов: буксовали «студебеккеры», буксовали неутомимые ЗИСы и ГАЗы. Возле застрявших в липком черноземе машин толпились солдаты в мокрых и грязных шинелях, что-то подкапывали, подпихивали, толкали грузовики плечами, на все лады проклиная безвременную оттепель.

Постепенно машин стало меньше. Дорога сделалась пустынной и однообразной. По сторонам замелькали настороженно-темные, слегка присыпанные соломой брустверы окопов. Звеня гусеницами, промчался навстречу танк. Впереди все отчетливее слышались пулеметные и автоматные очереди: где-то за холмами шел бой.