Сильные мести не жаждут

— По-моему, товарищ генерал, не может такой человек быть командиром, если никому не верит. По-моему, нет такого права — не верить людям на фронте. Тут ведь, значит, все жизнью и смертью проверяется. Иди в бой и проверь свою душу, какая у тебя правильность тут есть, — приложил он руку к груди. — Я так, значит, понимаю, товарищ командующий: убедись во всем лично, потом решай, говори, что хочешь. А с бухты-барахты разве можно человека в грязь?..

— Погодите, товарищ ефрейтор! — решительно прервал Борового командующий. — Вас, видать, кто-то несправедливо обидел? Говорите прямо — кто?

— Есть такие.

— Ну что ж, если не хотите назвать фамилию обидчика, дело ваше. А что касается совести, то она действительно лучше всего проверяется в бою, — сказал генерал.

— Вот об этом я и толкую, товарищ командующий, — резко изменил тон Боровой, сообразив, что туманное философствование совсем ни к чему. — Я не жаловаться к вам пришел, товарищ генерал. Командир он и есть командир.

А я солдат, свою стежку знаю. Только растолкуйте вы мне, значит, что к чему. Ведь нет такого закона, чтобы душу человеку ломать. Ну, значит, говорю я ему, лейтенанту нашему, то есть ротному — он у нас недавно, всего неделю как из училища прибыл, еще не нюхал пороху, — говорю я ему: «Не верите, поезжайте на место, убедитесь». А он и слушать не хочет. «Я тебя, — баит, — в штрафную роту упеку. Тут дело трибуналом пахнет. Скажи и за то спасибо, что в стрелковый батальон отчисляю, иначе в штрафники загремишь…»

— Объясните поточнее, в чем дело? — сдержанно проговорил командующий. — Из комендантской роты дивизии вас перевели в стрелковый батальон? Правильно я понял?

— Так точно, товарищ командующий.

— Но в этом нет ничего незаконного, товарищ Боровой. Вы сами знаете: на передовой не хватает людей.

Последние слова генерал произнес с подчеркнутой строгостью.

— Я вовсе не о том, товарищ командующий. Передовой я не боюсь. Был в стрелковой роте и под Сталинградом, и под Курском. В комендантскую уже после госпиталя попал. Даже просил бывшего нашего ротного — он теперь комбатом, — просил его, значит, взять меня с собой. Передовая меня не пугает, только пусть не посылают на передовую как в чем-то виноватого, вроде как штрафника. Ни в чем я не виноват и хочу воевать по совести, а не как какой-нибудь разгильдяй, значит…

Командующий по-прежнему слушал ефрейтора внимательно, не перебивая. Боровой рассказал, где и когда вручил пакет генералу Рогачу. Задание командарма он, таким образом, выполнил в срок, даже раньше, чем предполагал. И все было бы хорошо, если бы не новая забота: генерал Рогач приказал ему немедленно доставить в штаб дивизии для допроса пленного эсэсовского офицера. Вот тогда, значит, и случилась беда. Как только машина, в кузове которой находились он, ефрейтор Боровой, и пленный эсэсовец, выбралась на шоссе, в воздухе появились «юнкерсы», стали бомбить шоссе. С первого же захода подожгли несколько машин. Зашли второй раз и снова сыпанули бомбы… Больше он, ефрейтор Боровой, ничего не помнит. Очнулся в кювете. Над ним стояли какие-то солдаты, тихо переговаривались между собой, а он смотрел на них и удивлялся, что у людей такие чудные, совсем неслышные голоса. На самом деле солдаты говорили обычными голосами, только Боровой был контужен, оглушен взрывом и не мог сразу отделаться от глухоты. Когда же пришел в себя и услышал шум машины на шоссе, сразу вспомнил: случилась беда. Увидел опрокинутый газик, на котором ехал, чадившее дымом колесо, а чуть в стороне — убитого водителя.

— И вы поняли, что немец сбежал?

— Да, так и было, товарищ командующий. Утек проклятый фриц, — развел руками Боровой, и на его лице отразилась горестная обида. — Лес там рядом, туда, видать, и драпанул этот бандит, пока я, контуженный, валялся в кювете.

— Вот теперь все ясно. Пленный сбежал, доказать, что вы в этом не виноваты, некому. Лейтенант, командир роты, не поверил вам, — подытожил рассказ ефрейтора генерал.

— Так точно, товарищ командующий, некому доказать. Кабы силы у меня, значит, были, я бы сам в лес пошел искать эсэсовца. Только после контузии очень плохо чувствовал себя, едва на ногах держался. До штаба дивизии добрался, когда уже темно стало.

— Да, незадача. Одного немца взял, другого упустил, не довез до штаба. Такое тоже случается. — Командарм прошелся по классу, остановился у окна, некоторое время молчал. Потом резко обернулся к Боровому: — А ко мне вы пришли все-таки за тем, чтобы проситься обратно в комендантскую роту?

Эти слова командующего ошеломили Борового. Его широкое, улыбчивое лицо сделалось серым. Глаза выражала растерянность, скрытый гнев и обиду. Всего мог ожидать он от разговора с командующим, но только не этого. Хотя, в сущности, вопрос генерала был вполне логичным, ефрейтор воспринял его почти с оскорблением.

— Зачем же так, товарищ командующий? — тихо произнес он. — Не о переводе я вовсе, а чтобы все было по правде, значит, чтобы не считали меня виноватым. Разрешите идти, товарищ генерал?