Силуэты

Смотришь на писательницу и не понимаешь, то ли она слышит, то ли нет, то ли верит, то ли думает, что перед ней странные какие-то люди, которые невесть зачем говорят ей приятные и совершенно неправдоподобные вещи.

— Россия… Какая она… Россия… сейчас?

Мисс Нил принесла маленькую книжку в знакомой мне желтой обложке. Универсальная библиотека. Издательство «Польза», 1912 год, Москва — С.-Петербург. Писательница берет эту книжку, с задумчивой улыбкой смотрит на нее.

— Это… русское издание… Других не знаю.

Вот судьба! Быть одним из самых известных писателей в Советском Союзе и во всем социалистическом мире, иметь миллионные тиражи — и не знать об этом! Думать, что ты давно позабыта, полагать, что литературная слава так же далека, как романтические годы, проведенные в России, как образы давно погибших русских революционеров, как собственная молодость… Ведь это же сюжет для нового романа!.. И вдруг, когда перевалило за девяносто лет, слава, живущая на другом конце мира, где потомки друзей ее юности созидают нечто смелое, невиданное, небывалое и все-таки мало понятное ей, слава эта неожиданно врывается в маленькую бедную квартирку на семнадцатом этаже скучного нью-йоркского дома.

По рукам идут старые фотографии, письма, документы, такие интересные, что им бы надобно лежать под стеклом на витринах музея. Вот пожелтевший снимок бородатого, упрямого человека с большим шишковатым лбом. Это С. М. Кравчинский, человек бурной биографии, рассказанной им самим в романе «Андрей Кожухов». Мы знаем, что в юности, на первых революционных своих шагах, он стал жертвой поповского предательства. Тайна исповеди верующего юноши была выдана Третьему отделению, а дальше тюрьмы, ссылки, побеги, работа в подполье. Бомбы, новые побеги, скитальческая, полная борьбы жизнь. Эмиграция и снова борьба.

Степняк-Кравчинский подарил эту фотографию писательнице и на оборотной стороне надписал: «Лили Буль на память. 19 декабря 1890 года».

А вот его письмо, в котором Кравчинский, уже прославившийся на родине как романист Степняк, предсказывает юной англичанке литературное будущее: «…Ах, Лили, если бы вы знали, как хороши ваши описания природы… Вы непременно должны попробовать свои силы на писательстве…»

— Не после этого ли письма вам пришло желание попробовать свои силы в литературе?

Собеседница будто не слышит вопроса. Взгляд ее устремлен куда-то вдаль. Может быть, в эту минуту она забыла о нас, сидящих рядом на диване и за нехваткой мебели просто на полу у ее ног.

— …Он часто бывал у нас, Кравчинский… Мы с сестрой… шутя звали его «опекун»… А почему… я и не знаю. Наверное, потому, что совсем молоденькие были, а он… со своей бородой… казался нам старым… А может быть, потому, что он помогал нам… советами… Для нас он был… герой. Когда не виделись, он писал… часто писал, давал советы в письмах… Прекрасный, честный человек… Вы, русские, кажется, все славные… люди. Я люблю… Россию…

Она смотрит на нас по очереди, будто в нас, приехавших из далекой страны, хочет уловить черты друзей юности. Говорить ей трудно. Фразы все время прерываются паузами. Мы стараемся не переутомлять ее вопросами, но в биографии Степняка-Кравчинского столько черт, схожих с Оводом, что удержаться от соблазна трудно, и Анатолий Софронов начинает издали, как, мол, родилась у вас идея романа. Не было ли в жизни прототипов, подсказавших и образ героя, и всю историю?

Писательница снова задумывается. На лице та же улыбка, обращенная в прошлое, к людям, которых давно уже нет, к словам, которые давно отзвучали и живут только в ее памяти.

— Это… трудно сказать… как родится роман… Разве знаешь… если бы кто-нибудь мог объяснить… Удивительные люди, масса впечатлений… юный ум… Нет, не то.

Потом лицо ее обращается туда, где висит картина, к средневековому юноше в черном берете, со скорбной складкой волевых губ. Она долго смотрит на него.

— Девушкой была в Париже… ходила по галерее Лувра… и вот портрет итальянского художника Франчабиджо… Шестнадцатый век… Он сразу понравился… Купила репродукцию, повесила над кроватью. Видите, висит… Больше семидесяти лет… Смотрите: лицо мужественное и печальное… Это Артур… Когда писала, смотрела на него… А так очень трудно… сказать, как рождается образ…

Наступает пауза. Мы сидим тише воды ниже травы. Ждем, пока собеседница отдохнет, соберется с мыслями.