Сильвант

Но когда на одном из чертежей Николая Андреевича появился загадочный рисунок, напоминавший добродушную собаку, вставшую на задние лапы, Заботкины задумались, хотя нисколько не разволновались. Мария Павловна припомнила, что кто-то воспользовался не только Тюпиным молоком – неоднократно пропадали остатки хлеба, которые она откладывала, чтобы насушить из них сухарей. Любимую соску Славика, потерянную в садике возле дома, кто-то нашел и положил в стакан с кипяченой водой, стоявший на столике подле его кроватки.

Конечно, никто не относился к этим случайностям серьезно. Николай Андреевич шутил, что, очевидно, у них поселился домовой и что этому надо только радоваться, потому что, согласно народным поверьям, этот невидимый жилец не только не причиняет зла людям, но старается предостеречь их от грядущих несчастий. А все же, все же…

Очевидное – невероятное

Причудливое явление, призрак, в старину называлось фантомом. Может быть, и в самом деле такой призрак поселился где-нибудь на чердаке в квартире Заботкиных? Причем, без сомнения, это был незлобивый, нетребовательный призрак, игравший по ночам на флейте и делившийся молоком с Тюпой.

– А интересно узнать, замечали ли эти странности сестры Фетяска? – сказала однажды Мария Павловна, когда за обедом обсуждался вопрос о домовых, леших, русалках и прочей нечистой силе.

И на другой день она решила навестить сестер Фетяска.

– Нет, – решительно заявили они, убедительно прибавив, что и не могли ничего заметить, потому что не держат кота, не сушат сухарей и не занимаются архитектурным черчением.

Словом, вопрос, что называется, остался открытым, если бы им не заинтересовался Петька Воробьев, старинный приятель Тани.

Уже давно никто его не называл Воробьем с сердцем Льва и теперь ему не надо было бросаться в Немухинку с трехметровой вышки, чтобы доказать свою храбрость.

Учитель географии Петр Степанович Неломахин, который, кстати, был Международным гроссмейстером по спасанию людей, птиц, зверей и полезных насекомых, считал его одним из самых способных учеников. Они оба не пропускали ни одной передачи «Очевидное-невероятное», и разница между ними заключалась в том, что все невероятное казалось Петьке очевидным, а Петру Степановичу – наоборот.

Эта существенная разница сказалась, между прочим, и в том, как они отнеслись к странностям в доме Заботкиных.

Петр Степанович думал, что все случившееся на деле не случилось, а померещилось не только Марии Павловне и Тане, но и коту Тюпе.

– Давно доказано, – сказал он, – что лешие, кикиморы, русалки и домовые не что иное, как плод народного воображения.

Петька не стал спорить. Однако к вечеру явился к Заботкиным в более чем странном наряде. Брюки с рубашкой и майка с трусиками были на нем вывернуты наизнанку, правая туфля надета на левую ногу, левая – на правую, а кепка торчала на затылке козырьком не вперед, а назад.

Увидев его, Таня покатилась со смеху, но он сделал большие глаза и приложил палец к губам.

– Читала «Демон» Лермонтова? – шепотом спросил он. – Нудная штука, но я одолел. Автор тоже, между прочим, считал невероятное очевидным. А у писателя – забыл фамилию – я прочел, что для того, чтобы увидеть какую-нибудь кикимору, надо ее удивить. Например, одеться шиворот-навыворот и сказать что-нибудь вроде: «Пречистые замки ключами не заперты, ладаном не запечатаны ныне и присно и во веки веков». Короче говоря, айда на чердак!

– Почему на чердак?

– А где, по-твоему, должны жить привидения?

На чердаке не было электричества, и Таня зажгла карманный фонарик.

– Погасить! – строго сказал Петька. – С логической точки зрения – это дело темное, а темные дела должны происходить в темноте.

Впрочем, ночь была лунная, и на чердаке не очень темно, свет украдкой проникал в невидимые щели. Плохо было, что Таня давилась от смеха, а между тем в ожидании чуда – как же иначе называть то, что должно было случиться, – нужно было, по мнению Петьки, сохранять «стоическое», как он выразился, то есть железное, спокойствие.

Однако прошло минуты две, и хотя Таня была не робкого десятка, она вдруг почувствовала, что ей вовсе не смешно, а даже, пожалуй, страшно.

На чердаке пахло пылью, в одном углу были свалены тяжелые сломанные карнизы, в другом – кресла с торчащими пружинами, и она стояла в перекрещивающихся лунных полосках, которые как будто связывали ее по рукам и ногам.

Петька шумно откашлялся – может быть, чтобы показать, что он ничуть не боится.

– Пречистые замки ключами не заперты, ладаном не запечатаны, открыты ныне и присно и во веки веков, – громко сказал он.

Сперва зазвенела пружина, точно кто-то вскочил с кресла, потом в наступившей тишине послышалось слабое дыхание. Что-то совершалось, очевидно, чудо. Можно было вообразить, что невидимые руки лепят какую-то неясную фигуру из сумеречного света, из пылинок, которые стали видны, из самого воздуха, который как бы уплотнился, хотя это было, кажется, невозможно.

– Можно, я зажгу фонарик? – дрожащим голосом спросила Таня.

Петька не успел ответить.

– Конечно, пожалуйста! – отозвался ясный молодой голос.