Сильвестр

— Не гневайся, государь! Наши люди лучше служат, чем твои. Коли отец сказал, слово его — слово Аллаха! Любой, не прекословя, на смерть пойдёт, имение своё отдаст, а надо — и семью не пожалеет. У нас когда в службу джигита берут, он клятву даёт, кровью скреплённую: никого не жалеть и никого над собою, кроме повелителя своего, не знать. Но зато и его никому в обиду князь не даст! И детей, и жён его будет кормить, Коли смерть ему в бою случится или увечье какое тяжкое на службе княжеской…

— Да вроде бы и у нас так же, князь!

— Так, государь, да не так! Твои люди вольные: хотят, слушают тебя, хотят, нет. Это только видом своим они покорные рабы твои, а на деле кто как хочет, так и живёт… А у отца моего слуги — что псы цепные! Злые, голодные, отважные — любого в клочья разорвут, насмерть загрызут, только скажи. А своего ничего у них нет… Вот бы и тебе, государь, против врагов твоих полк такой устроить! Опричь всей твоей земли… Тысяч так на пять, на шесть удальцов… Чтобы, кроме тебя, они не знали никого и чтоб никто им в державе твоей, кроме тебя, был бы не в указ…

— Пробовал, князь! Не вышло. И на тысячу-то людей земли не хватило. А ты говоришь — тысяч пять, а то и шесть! Земля-то вся уже поделена. А казна моя для такого великого дела скудна…

— А ты отыми.

— Что отыми?

— Землю отыми.

— Ишь, прыткий какой! У кого отнять-то? Ты знаешь- у кого?

— А не жалуешь кого, у того и отыми…

— Н-да… Отыми, говоришь? А что, Василий Михайлович, как думаешь, может, дело говорит князь? — обращался, развеселившись, царь к шурину своему, старшему из рода бояр Захарьиных, человеку, известному на Москве коварством своим, но ума бойкого и в службе царю усердного. — Может, и правда нам землю меж слуг наших переделить? Плох слуга — с поместья али с вотчины долой, а хорош — получай своё да Бога благодари… Или крик подымется?

— Подымется, государь! — отвечал ему двоюродный брат царицын. — Такой вой да плач подымется — уши заткнёшь! Да сам же и пожалеешь о том, что затеял… А князь дело говорит. Такой опричный полк самых ближних слуг твоих тебе нужен, государь. Но не враз… Ты сперва руки себе развяжи! Да от опеки отеческой доброхотов твоих избавься, что шагу тебе не дают ступить без разрешения, да благословения, да причитаний их бабьих… А полк тот можно и на жалованье собрать, без передела земли. А денег для того войной добыть…

— С кем?

— А кто послабее, государь, с того и взять… Ливонию надо воевать, великий царь! Она против тебя долго не устоит…

— А как воевать её, Василий Михайлович? Из-за чего? Трудно к ней прицепиться… Да и зачем? Дерптского епископа люди и так уже покорство своё изъявили на всей нашей царской воле. И недоимку, что за ними ещё от деда нашего числится, обещались сполна уплатить. И торговых, и ремесленных людей к нам и от нас без помехи пропускать… Адашев говорит, теперь не обманут! Почуяли, что плохи их дела…

— Адашев, Адашев!.. А деньги где? У тебя в казне? Обещать-то они, государь, все мастера…

— Будут деньги! Купцы московские, Василий Михалыч, ручательство своё за них дают. Предлагают сами выплатить за них ту недоимку. Под их векселя…

— А хоть бы и выплатили, государь! Насколько тебе тех денег хватит? По пустякам разлетятся, и не заметишь как… А тебе нужна поголовная с ливонских людей подать. Да не на срок, а на вечные времена. И не с одного Дерпта, государь, а со всей Ливонской земли… Да и сразу, оружием, с них немало можно взять. Богатая земля!

— Ну, а ты, боярин, что скажешь? — оборачивался царь к Алексею Басманову, мужу нрава крутого и буйного, однако не раз уже показавшему неколебимую стойкость свою и умение в ратном деле. А ещё известен Алексей Басманов был тем, что выпить мог на пиру ведро, а хмель его не брал: только багровел лицом боярин, да дышал с одышкою, да тяжело потел. — Покорим мы, Алексей Данилыч, Ливонию или нет? А коли покорим, то какою кровью, малою или большой?

— Малою, государь! Ливонцы давно уже не те! — хрипел ему в ответ Басманов. — Всё больше меж собой собачатся да деньги копят, да на перинах пуховых почивают. А мечи их ржа съела — все давно в чуланах лежат…

— А ты пойдёшь их воевать, коли я тебя туда пошлю?

— Да как же я не пойду, государь? Я твой слуга, куда скажешь, туда и пойду… Обидно мне, государь, от тебя такое слышать! Чем я, холоп твой, провинился перед тобой?… Вестимо, пойду! И сам пойду, и сына с собой возьму…

— Фёдора? Ну, нет, Алексей Данилыч! Молод он ещё у тебя к крови-то привыкать… Ты его нам оставь. Он нам люб. А пуще того любы нам песни да пляски весёлые его…