Сильвин из Сильфона

Сильвин пугливо оглянулся, он ясно почувствовал — где-то рядом находится бодрствующий человек. Впрочем, полагая, что у него есть немного времени, он шагнул вперед и сунул нос в мониторы. Сначала ничего необычного он не заметил — он уже понял, что резиденция Германа охраняется, как секретный военный объект, для которого система видеонаблюдения — самое обычное дело. Но тут он заметил экран, поделенный разными изображениями на четыре части, и вдруг узнал свое новое жилище: вот мягкое кресло, на котором он полюбил сидеть, поджав ноги, вот кровать, окна и двери; а вот тусклое изображение очерчивает ванную комнату, где он по нескольку раз в день отдает дань своим гигиеническим и естественным потребностям. Сильвин испытал гигантский стыд, представив, что некие наблюдатели, пьющие кофе и читающие спортивные газеты, видели все, и не только как он раздевается, справляет нужду или разглядывает собственные фекалии, прежде чем их смыть (что, впрочем, тоже довольно неприятно), но и то, в чем ему сложно признаться даже самому себе — некоем гадком пристрастии, появившемся вскоре после того, как он познал любовь с Мармеладкой. И Сильвин, холодея, представил, как один из крестоносцев Германа — игольчатая стрижка, неохватная шея, бронзовый лоб — поднимает илистые глаза от газеты, замечает отвратительного в своей наготе Сильвина под душем, конвульсивно дергающего рукой, и гнусно скалится, радуясь, что застал своего подопечного за столь мерзким занятием.

За стеной, опорожняясь, заурчал сливной бачок. Только сейчас Сильвин заметил дверь туалета и в ту же секунду вылетел вон, едва не свалив кресло.

Этой ночью Сильвин долго ворочался в кровати, не в силах уснуть, а когда уснул, вдруг очутился голый, волосатый, на четвереньках в клетке, установленной на самом видном месте в городском зоопарке. Дети, не замечая его тоскливых глаз, просовывали ему между прутьями конфеты и недоеденные булочки, а он, вместо благодарности, забился в угол и время от времени скалился, отгоняя от клетки самых назойливых ребятишек. Он думал о далеких полях и лесах, наполненных запахом родины и свободы, которые он никогда не видел, но из которых он, несомненно, был родом.

Запись 7