Симеон Сенатский и его так называемая история Александрова царствования, или я не из их числа

Николай

Rostov

СИМЕОН СЕНАТСКИЙ

И ЕГО ТАК НАЗЫВАЕМАЯ ИСТОРИЯ

АЛЕКСАНДРОВА ЦАРСТВОВАНИЯ,

ИЛИ

Я НЕ ИЗ ИХ ЧИСЛА

Подлинная История России

от Великого царствования Павла Ι

до наших дней,

или

История России

Тушина Порфирия Петровича

в моем изложении

РОМАН ВТОРОЙ

Предисловие к роману второму

Прежде чем вы начнете читать мой роман второй, я хочу предупредить вас о некоторых стран­ностях его. А странностей много – все и не упомнишь, поэтому сейчас скажу только о тех, которые вам сразу бросятся в глаза. Потом, по ходу дела, и о других странно­стях расскажу и по возможности попытаюсь, если не объяснить, то, по крайней мере, оправдать – защитить, – нет, не очередную странность, а сам роман, будто он и не роман вовсе, а человек.

Первая странность, из-за которой все остальные странности происходят, он на­писан мною во сне.

Если вы читали мой роман первый «Фельдъегеря генералиссимуса», то вы помните, наверное, при каких обстоятельствах он стал мне сниться, а если же не читали, то я, конечно, рекомендую вам его про­честь, но необязательно сейчас. Существенной роли не играет, что вы прочтете сначала – первый мой роман или второй (подмечу тут же, это еще одна его странность). А не читавшим тот роман все же поясню, что роман второй стал мне сниться, когда Павел Петрович, «соавтор» мой, ввел меня в некий гипнотический транс – и в этом трансе он стал являться мне во сне. Вот это место из романа первого.

Думаю, что глава эта будет не полной, если не расскажу то, что видел во сне под колыбельно сладкий треп Павла Петро­вича. Хочу рассказать вам сейчас же, пока этот сон не забыл! А видел я следующее.

Будто сижу за столом и пишу. И пишу помимо своей воли. Не хочу, а пишу. Словно кто-то моей рукой насильно водит. И вот что выводила моя рука.

Старец Симеон Сенатский лежал на каменном полу возле кровати, сжимая в правой руке нательный свой крест. Рубаха его была разодрана, и на пухлой его груди была выписана (крест-накрест, видно, ножиком полоснули) то ли наша русская буква «х», то ли иностранная – «икс». След от ножа был бритвенно тонок, и крови почти не было. Невозможно было вообразить, что из-за этого он умер. А он несомненно был мертв.

Отец Паис склонился над ним и закрыл ему глаза. Ужаса в глазах у убитого старца не было. Ужас стоял в глазах у самого монаха, когда он закрывал ему глаза, будто спрашивал у него: «Кто следующий?»

Взгляд синих глаз убиенного старца был ясный, бездонный, словно в озере отражалось небо. А в келье было сумрачно. Горела всего одна свеча, а огонь в лампаде перед иконой в углу был потушен. Наверное, убийцей.

– Все в точности, ваше высокопреподобие, как и у первых, – сказал после некоторого раздумья отец Паис архимандриту Александру. – Что будем делать?

– Снесите тело на ледник, келью закройте. Государю я сам напишу, – ответил архимандрит и вышел из кельи.

Через неделю на столе у государя Николая Ι лежало письмо от настоятеля Соловецкого монастыря архимандрита Александра.

– Какое мне дело, как убиты эти трое монахов? – строго выговаривал государь то ли настоятелю, который во всех подробностях описал «происшествие» в его монастыре, то ли Александру Христофоровичу Бенкендорфу. – Мой брат убит! Разберитесь.