Симфония убийства

Отгадка уже однажды была раскрыта, но кажется, забыта или запущена до неузнаваемости. Савл, ученый и мудрый человек, претерпел испытания сильнее нашего с вами, преобразился в апостола Павла, не его ли пример может служить нам огнем ведущим. Он в одном из своих посланий открыл нам великую радость будущего: если нога — он жил давно и его метафоры порой даже смешными кажутся нам, — если нога не существует вместе с душой, то ее никогда не будет с вами и в мытарствах после жизни. Если рука живет своей, несовместной с душой жизнью, то и ее не будет там. Может приключиться так, что вы окажетесь совсем без всего, совсем без всего, не сможете даже пошевелиться… И представьте себе, что может случиться так, что в этом мире не найдется души-соратника вашим страданиям, этой безрукой и безногой душе, — вы окажетесь беспомощными навечно.

Я закончил, и мне хочется поскорее присоединиться к тем, кто наказан за прегрешения свои, и начать радостное служение тем душам, что многажды здесь были упомянуты…

Я прошу вас, товарищ судья, не медлить, а помнить о страданиях тех, к чьим жизням я причастен, как вы утверждаете.

Виктор замолчал, по щекам и лбу его тек пот, он горел от внутреннего жара, который заставил весь зал суда превратиться в фотографию…

Постояв несколько секунд, Силов вернулся на свое место, было тихо, и только стук наручников о деревянные перила выдавал жизнь в этой комнате. И еще тихий скрип двери — вошла Лиза, вторая жена Силова…

Когда бряцание наручников закончилось и Виктор сел, в мертвой тишине раздался негромкий возглас Александра, младшего сына Силова. Слово, спокойное и уравновешенное, проткнуло это безмолвие своим неожиданным звуком:

— Это мой отец!

Судья объявил перерыв на пять минут, никто не вышел из комнаты — так и сидели, не переговариваясь и не двигаясь. Те двое, которые зашли из любопытства, согнувшись, осторожно и тихо вышли…

Через минуты три все обвинительные лица вернулись, судья зачитал приговор: статью поменяли на сто седьмую — убийство в состоянии патологического аффекта и приговорили к пяти годам колонии… Игнатьев не смог сдержаться и рассмеялся почти вслух. Улыбнулся и Бочаров. Прощание было назначено на завтрашнее утро, Силова вывели конвоиры, и все разошлись…

Эпилог

Через месяца три после решения суда Игнатьев подал рапорт о переводе его на другое место службы. Вот уже почти два года он исполнял должность начальника колонии, в которой отбывал срок осужденный Силов.

В зоне Виктор обнаружил выдающиеся способности к музыке. И предыдущий начальник, и Игнатьев не препятствовали такому событию — воспитание заключенных было видно невооруженным глазом. Силов замахнулся на оперную музыку. Но музыкантов, владевших инструментами, почти не было, а на одних гитарах (здесь были и виртуозы) исполнять Верди Виктору казалось неприличным, остановились на минусе. Но в его распоряжении был вор Щеглов, долговязый, смешной очкарик по кличке Щегол — тенор-самоучка, обладавший данными мировой звезды. Трудом, шуткой, угрозой Силов заставил Щегла учиться вокалу, и теперь, освобожденный от тяжелого физического труда, он выступал с концертами по колониям, имея репертуар, которому могут позавидовать действительные оперные певцы. Особо строгим правилом колониальная Россия не отличалась — Щегол пел Трубадура и сразу же «Опять от меня сбежала последняя электричка», чем приводил в неописуемый восторг полные залы ленинских комнат, кабинетов политучебы, актовые залы и даже плацы в больших колониях. На некоторые концерты приходили и вольнопоселенцы. Дождаться признанных вокалистов из свободной части отечества было верхом невозможного. Зато поющий зэк и его руководитель утоляли жажду уже совсем тонких душ, так что жажда настоящего искусства таяла и даже превратилась в свою противоположность — находились знатоки, которые уверяли, что Щегол поет лучше Паваротти. А то, что Сила просто гений, в этом не было сомнений ни у кого.

Игнатьев не вмешивался, не притирался к славе — он тихо служил своему пониманию предназначения человека. А наверху никакой разницы не находили — колония Игнатьева была передовой.

Сергей Иванович не пропускал ни одного концерта и с удовольствием разъезжал по колониям с гастролями двух маэстро. Он стоял в сторонке от общей массы любителей вокального искусства и думал о своем.

На одном из таких гастрольных концертов, уже в конце, на поклоне Щегла и Силы, к Игнатьеву подошел дежурный офицер и, перекрикивая аплодисменты, ор и топанье, прямо в ухо прогремел треснувшим от наслаждения голосом:

— А этот ваш Сила — молоток! Вот дает жару, вот подлец!

Коллега лыбился во все лицо и не понимал, почему это Сергей Иванович не разделяет этой радости.

К тому же случилась еще одна радость — в колонии появился аферист-контрабасист Богаев. Аферист он был слабый — всего на три года потянул, а вот музыкантом он был от Бога — и щипок и смычок в его руках были неподражаемы…