Симфония времени и медные трубы

В разговор вмешался Шевяков, бейный басист, успевший с утра довести свой огромный геликон до умопомрачительного блеска.

– Интернационал – два бемоля в ключе си и ми бемоль. Это точно! – и тоже издал несколько мощных звуков.

Егорову стало ясно, что тональность Интернационала – си бемоль мажор, поэтому для труб, баритонов, теноров и кларнетов надо писать именно в чистом тоне на тон выше. А вот для альтов в соль мажоре – с одним диезом. К счастью, не было пока валторнистов. Возни меньше с транспонированием.

Положив перед собой несколько листов разлинованный бумаги, взяв в руки карандаш и линейку, Егоров приступил к оркестровке. Сначала он сделал для себя небольшой клавирчик. То есть написал Интернационал в фортепианной фактуре. Причём особенно тщательно выписывая аккорды аккомпанемента. Дело пошло неплохо, и к обеду партитура Интернационала была готова, но только без партий баритона и труб. А вот после обеда Егоров подозвал к себе Назимова и попросил его сыграть баритоновую партию Интернационала. Назимов проиграл её несколько раз, и Егоров полностью внёс её партитуру.

А в отношении партии труб он опять посовещался с Сибиряковым.

– Ну какая же там партия труб? – сказал Сибиряков. – Вы по своему вкусу дайте им, трубачам, сигнальчики на сильных местах, и будет в самый раз!

Пришлось согласиться с его мнением. Появилась и партия труб.

Теперь надо было переписать все оркестровые партии. Это сделали быстро, и часам к четырём оркестр был торжественно посажен в оркестровом классе на первую репетицию. Пультов, конечно же, не было. Но Кухаров проявил свою инициативу и принёс откуда-то достаточное количество ровно напиленных поленьев. На них и положили ноты. Можно было начинать.

Егоров посмотрел на сидящий перед ним оркестр, и что же? Зрелище совсем не такое уж плохое! Опрятно и единообразно одеты, подтянуты, нет ни расстёгнутых воротников, ни съехавших набок галстуков, ни лохматых причёсок, как это бывает на репетициях симфонических оркестров. Медные инструменты у всех блестят, не видно позеленевших, заплесневелых труб, тромбонов, как это опять-таки часто бывает в симфонических оркестрах, даже у очень хороших музыкантов, с высокими окладами и пренебрежительными взглядами на аккуратность и порядок!

«Если бы они ещё и играли!» – мелькнула мысль у Егорова.

Прежде всего он решил настроить оркестр. Объяснил задачу музыкантам и приступил к работе. Конечно, строй был очень плохой, фактически его и не было вовсе. Не строили инструменты, а самое главное – большой перерыв в занятиях музыкой отозвался на музыкантах. Губы не всегда слушались их!

Затем Егоров решил проиграть с оркестром гамму. Одновременно настраивались октавы. Сами музыканты слышали нестройность и сами же стремились достичь нужного звучания. Это было очень полезно для всех. И только после гаммы, отнявшей много времени, Егоров проиграл с оркестром несколько аккордов разными штрихами – протяжно, отрывисто, громко, тихо. И после этого упражнения дал команду на перерыв, покурить и размяться. Сам он, подойдя к окну, увидел, что перед домиком оркестра стоит много людей. Даже скромные, чересчур робкие звуки оркестра привлекли к себе внимание красноармейцев. И те, кто был свободен, пришли послушать, посмотреть. И они уже не называли музыкантов обидными словами, а, уважительно протягивая им свои, пока ещё домашним табачком наполненные, кисеты, говорили:

– Значит, начали? Командир-то вас, видать, жучит. Тут, брат, не похалтуришь. А то как же!

Что им отвечали музыканты, Егоров не слышал. Он убедился в том, что задача, поставленная перед ним командованием части, будет выполнена. Но марши! Марши! Где их найти, где отыскать? Наконец, какие марши вспомнить?

Глава 8

Тем временем кончился перерыв. Без всякого напоминания со стороны Егорова музыканты сели за свои «дровяные» пульты и были готовы начать занятия.

– Ну что же, товарищи! Приступим к Интернационалу! – сказал Егоров.

Прежде всего он несколько раз проиграл аккомпанемент, тщательно ставя акценты и добиваясь ровного дыхания у всех исполнителей штрихов аккомпанемента. Да, ещё лишний раз он убедился в том, что и эти исполнители партии альтов и теноров, несомненно, в своё время играли в оркестрах. Они совершенно точно отсчитывали паузы, старались соблюсти хоть какое-то пока ещё подобие ансамбля между собой.

Затем к аккомпанементу добавились басы. Постепенно, добавляя новые и новые голоса, оркестровое звучание крепло и крепло, а когда к оркестру присоединился баритонист Назимов, то это уже можно было назвать музыкой.

– А ведь выходит, маэстро! Честное слово, будет оркестр, что называется, без дураков! – неожиданно и очень обрадованно объявил Агеев, подручный старшины Сибирякова по партии первых корнетов.

– Да ты, никак, обалдел! По званию надо называть в армии-то! Чего ты! – толкнул его локтем Сибиряков. – А между прочим, товарищ старший лейтенант, действительно, дело-то на мази!

Верно, верно! Интернационал, по сути дела, оркестр, можно было считать, играл сносно.