Симфония времени и медные трубы

Но в это время бесшумно, очень спокойно, на столе оказался поднос, уставленный металлическими тарелками с ароматным борщом. Запах борща мог опьянить! От такого запаха Егоров за время довольствия в рамоновской столовой давно отвык! Вкусовые качества борща были отменны!

– Всё-таки интересно, почему это так, части разделяет километр, ну, может быть, два, не больше, а такая разница в питании? – поинтересовался Егоров.

– Очень просто! Мы готовимся к отправке на передний край, это никому не секрет, и норма питания у нас вторая! А как сядем в эшелон и тронемся в путь на фронт, начнётся уже фронтовая норма, первая! А в части майора Рамонова – третья норма. Да ещё плюс ко всему для командиров – военторговское питание. А уж если к этому делу причастен Военторг, то хорошего не жди, наверное, половина пайков довольствующихся уходит по рукам обслуживающих. Отсюда и качество.

Второе блюдо было не менее вкусным. Правда, это был гуляш с пшённой кашей, но всё же это было мясо, сочное, с острой, жгучей приправой. И опять удивило Егорова, как же это получается, что мужчины, красноармейцы, без всякого участия женщин смогли не только великолепно приготовить обед, но и навести такой порядок в столовой.

За обедом, незаметно для себя, командиры завели свои разговоры на темы, пока что неинтересные для Егорова, да и непонятные ему, но он не был на них в претензии и пока что присматривался к ним и старался сделать для себя выводы по каждому из присутствующих. Все они были ему симпатичны, хотя меньше симпатий вызывал полковой инженер лейтенант Машин. Это был невысокий блондин с какими-то бесчувственными глазами, удивляющими своей бесцветностью, с небольшим носом, снабжённым чётко вырезанными ноздрями. Машин, видимо, очень гордился своим положением и наименованием «инженер полка», ибо очень часто упоминал этот термин. Конечно, ничего «инженерского» у Машина не было, за исключением ускоренного курса Военно-инженерного училища. В Машине чувствовалось определённое высокомерие, и было видно, что он ставит себя значительно выше «пехтуры», к которым относились и Трусков, и Соломский, и Багрецов, и многие, многие другие. В течение обеда, срок явно небольшой, Машин несколько раз употребил фразу: «я со Смеляком», – так, что в конце концов Трусков заметил ему:

– Можно подумать, что Смеляк без тебя уже и жить не может! Ты только учти, Машин, Смеляк терпеть не может тех, кто помимо его желания лезет ему в друзья! Такие случаи бывали, что он этим «друзьям» давал по потылице так, что долго им чесаться приходилось, это несмотря на то, что он пока только ещё капитан. Так что ты особенно часто его к себе не присоединяй.

На это Машин высокомерно ответил:

– Полагаю, что ему нужны мои консультации инженерского порядка!

Но тут уже не вытерпел Соломский. Он просто закричал:

– Да какой ты к бесу инженер? Ну какие такие инженерские консультации ты можешь давать командиру полка? Просто Смеляк тебя проверяет, дурака, что ты знаешь, что ты умеешь… вот увидит, что ты даже и «Наставления по инженерному делу» не знаешь на отлично, тут тебе и будет хана! Уж помалкивал бы!

Тут Егоров убедился, что его выводы небеспочвенны, что у своих товарищей Машин не пользуется ни симпатиями, ни авторитетом.

После обеда Трусков сказал Егорову:

– Советую вам взять ваш чемоданчик и пойти в наше жилище, устроиться отдохнуть, а по пути занесите свои аттестаты в финчасть, в ОВС, сами знаете куда. А часов в 20 – заходите за нами в штаб, пойдём ужинать. Завтра утром посмотрим, чем вам пока заняться.

Егоров последовал совету Трускова. Познакомился с начфином, невысоким, полным техником-интендантом второго ранга, с начальником обозно-вещевого снабжения, сдал им все требующиеся для них документы и наконец дошёл до домика, служащего приютом штабных командиров.

Внешне домик был очень приветлив, внутри же был оборудован весьма приближённо к условиям фронта. Из небольшой передней дверь вела в комнату, очень небольшую, большую часть которой занимали двухэтажные нары. Небольшое свободное пространство между нарами и стеной служило «входом» на нары и имело в себе два небольших окна, выходящих в зелёные заросли. На одном из углов нар лежал свёрток с постельным бельём, одеялом и туго свёрнутым в скатку матрацем. На свёртке была положена записка: «Для Егорова». Судя по тому, что и на первом, и на втором этажах постели были застланы, Егоров не увидел возможности постелить свою постель и стоял, раздумывая, куда же ему приткнуть своё ложе, но в это время открылась дверь и вошёл высокий, худощавый лейтенант с интеллигентным лицом, в пенсне, с большой, туго набитой полевой сумкой через плечо.

– Очевидно, товарищ Егоров? – обратился он. – Рад вас приветствовать. Будем знакомы! Тем более что от нынешнего дня и неизвестно по какой день мы будем с вами самыми близкими соседями! Моя фамилия Бондин, занятие – начхим, звание военное – лейтенант, довоенное – кандидат наук! А о вас я всё знаю, можете не трудиться изложением данных. Трусков поведал всё.