Симфония

Молодой профессор словесных наук, облокотись на спинку кресла, почтительно выслушивал седую знаменитость, хотя его уста кривила чуть видная улыбка.

Он возражал самодовольно: «Все это так, но вы согласитесь, это эта реакция против научного формализма чисто временная.

«Отметая крайности и несообразности, в корне здесь видим все то же стремление к истине.

«Ведь дифференциация и интеграция Спенсера обнимает лишь формальную сторону явлений жизни, допуская иные толкования…

«Ведь никто же не имеет сказать против эволюционной непрерывности. Дело идет лишь об искании смысла этой эволюции…

«Молодежь ищет этот смысл!»

Знаменитый ученый грустно вздохнул, сложил перочинный ножик и заметил внушительно: «Но зачем же все они ломаются! Какое отсутствие честности и благородства в этом кривляньи».

Оба они были не правы.

В чистенькой комнатке протоиерея, отца Благосклонского, золотобородый пророк разливался в жалобах.

Сюда он прибежал бледный и растерянный, и батюшка Иван держал его холодные руки.

«Что это, батюшка, что это такое? Это не было ни сном, ни действительностью?

«Сердце мое кровью обливается, и я весь горю огнем!»

Тихо склонялся белый священник над головой ужасающегося. Ласкал своим синим взором, взором ребенка.

Молча гладил его золотые кудри, сердце аскета болезненно сжималось от этой старческой ласки.

А ласковый батюшка вопрошал шепотом: «Сильно ли ты любишь ее?»

И – растерянный ребенок – он поверял батюшке свои обманные грезы, как другому ребенку, старому и невинному.

На дворе была тающая слякоть, и от пасмурных туч лицо священника казалось морщинистым и желто-зеленым.

«Но что же это такое было вчера? Кто они? Неужели наяву происходят такие ужасы?»

Тут батюшка весь понурился, точно уличенный в провинности. Казалось, он был обвит чуть видным, туманным флером.

Наконец, он сказал, тряхнув кудрями, безнадежно махнув старенькой рукой: «Не пытайся углубляться, вопрошая, что сие?

«Все бывает… Но об этом нужно молчать…

«Разве я не вижу, что все мы летим куда-то с головокружительной быстротой!

«Разве я не понимаю, что это означает!

«Вот и сейчас: разве ты не видишь, что между нами есть что-то наносное, вредное, ужасающее!»

Аскет посмотрел на понурый образ старика, подернутого туманным флером; старик тревожно схватился за шейный крест.

Посмотрел кругом золотобородый и понял, что не все было, как следует.

Они молча взглянули друг на друга, и Сергей Мусатов прошептал: «Так и наплывает… Так и наплывает отовсюду!»

Они молча перекрестились, и батюшка прочитал: «Да воскреснет Бог!»

Потом усадил отец Иван Сергея Мусатова и тихонько вел речь об общих тайнах:

«Теперь, когда ты в несчастье, а душа твоя сгорает от любви, они кружатся над тобой невидимым облаком, ужасной тучею, вгоняя в отчаяние, развертывая свиток ужаса…

«Люби и молись: все побеждает вселенская любовь!»

Немного сказал Иоанн о вселенской любви, ничего не принимая и не отвергая, но от этих слов повеял белый ветерок, разогнал ужасную стаю.

Вместе с белым батюшкой они стояли на тающей мостовой, повитой мрачным туманом.

Батюшка отправился служить вечерню, а Мусатов нанял извозчика и поехал домой, намереваясь уложиться и сегодня же вечером укатить к брату, Павлу, сгорающему от пьянства в деревне.

На перекрестке двух улиц извозчик остановился, потому что развернулась похоронная процессия.

Везли усопшего столоначальника в последнее убежище.

Скончался Дормидонт, раб Божий, после непродолжительной, но тяжкой болезни.

Так проходило гробовое шествие, которое открывал служитель похоронного бюро без шапки.

Он держал в своих руках маленький образ, обернутый белым полотенцем.

День угасал, как печальная свеча.

«Мне скучно… Эта жизнь меня не удовлетворяет…

«Я улыбаюсь, как кукла, а душа просит того, чего нет, но что могло бы быть, да не вышло».

Сказка разрыдалась у окна, поднося к синим очам надушенный платочек.

И молчал поникший кентавр, в огорчении кусая ногти.

Он делал все зависящее, чтобы развлекать любимую жену.

А она рыдала у окна, шепча: «Скучно, скучно!» Машинально смотрела, как на улице дворники счищали грязную слякоть.

На улице зажгли фонарь… И вот сверкнула в чудных волосах ее бриллиантовая звезда…

И она походила на священное видение.

День угасал, как печальная свеча.

Вдоль снежных равнин протянулся рельсовый путь, Вдоль рельсов бежал поезд.

В вагоне было холодно. Мусатов сидел, закутавшись в шубу.

Перед ним возникала сказка. Она язвительно смеялась ему в лицо своими коралловыми губами, а он шептал: «Люблю…»

За перегородкой в соседнем отделении говорили двое.

Один кричал: «Не говорите… Мы кое-что знаем, кой-чего ожидаем… Интересуемся Евангелием…»

Другой возражал: «Чепуха…»

Мистические выходки озлобили печать. Либералы, народники и остатки былых марксистов, соединившись, разгромили своих малочисленных противников, опираясь на общественное мнение.

Одна статья обратила на себя внимание, и автор ее стал популярен.

Она была озаглавлена: мистицизм и физиология… И мистики не нашлись, что возражать.