Симонов и война

Командир дивизии, на которого я возлагал большие надежды, — Вашкевич, сейчас он генерал-полковник, вступил со мной в пререкания: «Я не могу так быстро, с ходу; дивизия это не полк и не батальон, который можно с ходу пустить в бой». Я говорю: «Вашкевич, пойми, завтра у нас с тобой не будет снарядов, противник нас с тобой сомнет; если мы сегодня ночью не уйдем, завтра мы будем смяты, у нас с тобой стрелять нечем будет. Ты понимаешь это? Ты же видишь, какое положение, ты слышал доклады командиров дивизий, что нечем стрелять, продовольствия нет, все съедено у населения, больные и раненые кричат — пристрелите. Можем мы дальше терпеть такое положение? Нельзя. Надо уходить. Уходить, во что бы то ни стало. Надежда вся на тебя в основном и на командира 91-й дивизии, на сибиряков».

Я могу прочитать, как он об этом пишет. Правильно он все это написал в своей книжке.

Я говорю ему: «Рассуждения кончены, до свидания, — пожали друг другу руки, — иди и прорывайся». Правда, конечно, это было недостаточно организованно. Надо было бы каждому командиру поставить задачу, нацелить, артиллерию установить. Все это делалось наскоро, конечно, потому что я понимал, что завтра я буду смят окончательно и не прорвусь.

Стали прорываться. Вечер только начинался, только что начинало темнеть. Надо было дождаться темноты, чтобы противник не видел цели: где массы скопления в основном. Я указал двум дивизиям примерно фронт прорыва, примерно шесть-семь километров. Сделали артиллерийскую подготовку и залп катюш дали. А место я выбрал довольно мокрое, чтобы танки использовать не могли; я знал, что танки перед нами, 7-я танковая дивизия непосредственно передо мною стоит, а местность такая, что танки здесь маневрировать не могут. Залп катюш. Пошли и прорвали.

Прибегает ко мне командир 91-й дивизии и говорит: «Товарищ генерал, выводите штаб армии, прорыв сделан, дивизия уходит». Прибегают офицеры штаба, которые были при 2-й дивизии — дивизия прорывается, уходит, вводится артиллерия.

Я сейчас же доношу об этом в штаб фронта, что вводится артиллерия уже в прорыв, другие дивизии подтягиваются. Я командиру 91-й дивизии Волкову говорю, что я выходить не могу, пока не пропущу — а у меня еще восемь дивизий, — пока не пропущу все дивизии или хотя бы половину. Как же я могу уходить? Приду туда, а вдруг здесь что-нибудь случится. Нет, я не пойду. Идите, выводите свою дивизию. Держите фланг…

К. М. Волков — это командир 91-й?

М. Ф. 91-й. Боевой командир дивизии. Потом с ним случилось несчастье. Он попал в плен, потом был у немцев, во власовской армии был. Как Конев мне рассказывал, он сделал это для того, чтобы пойти на фронт и перейти. Он так и сделал, — со своими частями, которыми он командовал, перешел целиком. И потом у Конева же дивизией командовал опять, до конца войны. А что теперь с ним, не знаю. Его арестовали потом, наверно, и не выпустили.

К. М. Но войну он довоевал?

М. Ф. Довоевал.

К. М. Волков?

М. Ф. Да, Волков. У Конева довоевывал.

Прорвались, пошли. Когда Волков пошел от меня обратно, в это время уже на его участке противник проход закрыл. И когда мы с членом Военного совета поехали посмотреть, как идет прорыв и выходят ли другие дивизии в этот прорыв, здесь тоже замкнулось.

Почему замкнулся фронт? Я не знал тогда, думал, что противник подвел какие-то силы новые сюда и закрыл, но, как после я узнал, оказывается, 91-я дивизия, 2-я дивизия прорвали и ушли. Не только не расширяли — не держали фланги прорыва.

К. М. А Волков тоже успел со своей дивизией уйти?

М. Ф. Дивизия ушла, а он уже нет, не успел. Он пришел ко мне доложить, сказать, чтобы уходить, а в это время противник уже замкнул. Когда я об этом узнал тогда, я метал гром и молнии. Я из себя выходил. Как же так, я все сделал, чтобы прорваться. Все сделал, чтобы ну не все, так какую-то часть, основные дивизии вывести, пусть без тылов, черт с ними, с тылами, в конце концов, но основную массу вывести. И это мне не удалось только потому, что они ушли. И когда я прочитал в книге, где он (Вашкевич. — Ред.) пишет: «Я ушел в деревню Песково, 18 километров, и целый день ждал прихода других дивизий армии», — ждал, сукин сын! Сидел спал там, ждал! Конечно, ни одна дивизия не пришла туда моя больше. Он и свою дивизию всю размотал, пришел один, на Калининском фронте.

К. М. А как же размотал-то?

М. Ф. Противник его везде и всюду догонял и разбил его части. Что одна дивизия могла сделать? Они все ринулись к Москве, эта махина — 28 дивизий. Что он мог сделать? Ничего.

Когда так получилось, что же делать дальше? Я говорил, что я донес командующему фронтом, что буду прорываться к Ершакову, опять собрал всех командиров и комиссаров, говорю, что дело не вышло, давайте теперь уже прорываться чем бог послал в направлении к Ершакову.

К. М. Между вами и Ершаковым немцы уже были?