Симонов и война

М. Ф. Они могли остаться в Париже. Они в Мосбурге могли остаться, к англичанам, к американцам перейти, так, как ушел Калинин. Могли же они это сделать, но они не сделали этого. С Понеделиным я много раз разговаривал. Я говорю: «Как ты себя чувствуешь? Как ты будешь?» Он говорит: «Ну ты сам понимаешь, как я себя чувствую. Знаешь, какое ко мне отношение-то у окружающих. Но я поеду, я докажу, что я не сдался в плен, что было безвыходное положение. Ну а стреляться, ты знаешь, я не захотел стреляться, не считал это нужным».

К. М. С Кирилловым на эту тему вы тоже говорили?

М. Ф. И с Кирилловым, и с другими. Так же они все и отвечали: «Я ни в чем не чувствую себя виноватым, было безвыходное положение». Кириллов говорит: «У меня осталась горсточка людей, я вижу, что мы окружены. Ну что делать? Стреляться? Патроны все мы выпустили, у нас уже ни одного патрона не осталось». И они были в полной уверенности, что их выслушают, разберутся, как и что было, как попали в плен. К сожалению, этого не случилось. Ни Понеделина, ни Кириллова не выпустили.

Вот я и говорю Булганину, что Понеделин-то и Кириллов прекрасно себя вели. Уж кого-кого было вербовать, как не их? Ведь Понеделину тоже предлагали вместо Власова, он же не пошел. Значит, он не враг народа, значит, какое-то заблуждение.

— А ты знаешь, кто подписал приказ о врагах народа?

Я говорю: «Знаю, еще при мне был подписан приказ, еще когда командовал армией, знал, кто его подписал».

— Принесите приказ.

Принесли приказ. Сталин, Шапошников, Молотов, Ворошилов, Жуков, Буденный, Тимошенко. Семь человек подписали.

Я говорю: «Товарищ маршал, может быть, тогда, в то время и надо было, чтобы люди более яростно дрались, но а теперь-то, когда война-то кончилась, зачем же их держать-то?»

Кому-то начинает звонить. Говорит: «Да вот Лукин у меня сидит. Про Понеделина говорим — прекрасно в плену себя держал не только он, любого спросите, никто про него не может сказать, что он где-то с немцами якшался. Ну, да, да, фотографии…»

А была фотография, вы сами видели эту фотографию. Как это можно сделать, я не знаю, — сидят немецкие офицеры и чокаются с ним. Я спрашивал его: «Ты где-нибудь сидел с немцами?» Он говорит: «Где-нибудь сидел…» Я говорю: «Ты чокался с ними?» Он говорит: «Нет». Как это можно сделать?

К. М. Да все можно сделать, это недолго.

М. Ф. Я вам скажу больше. В плену, в Хаммельбурге умер генерал-лейтенант Ершаков, командующий 20-й армией. Никогда он с немцами нигде не якшался. Вышел и вдруг упал. Разрыв сердца, и умер. Как теперь говорят, инфаркт видимо. Мы, военнопленные, из обыкновенных, не совсем чистых досок сколотили гроб и вынесли за проволоку. Немцы приняли это. Дальше не пошли. А потом получили журнал, в журнале — стоит обитый красной, с черным материей гроб, знамена РОА, немецкие знамена, часовые РОА и немцы стоят в почетном карауле. И написано: «Так немецкое командование хоронит генерала, который отказался от советской власти». Мы отлично все знали, что он не отказывался от советской власти. Но для пропаганды было это сделано. А он был очень порядочный, хороший советский генерал, до конца оставался преданным.

Булганин звонит — вот фотография. Я ему говорю, что я сам эту карточку видел, но этого не могло быть, его никуда не приглашали, ни в каких пирушках он не участвовал. Замечательно вел себя до самого последнего момента. Когда меня освобождали, отпускали, он еще находился там. Я был уверен, что разберетесь, а его не выпустили до сих пор.

К. М. Его уже расстреляли тогда или вскоре после этого.

М. Ф. Да. Вызывает адъютанта: «Разыскать семьи Кириллова и Понеделина».

Через несколько дней я звоню адъютанту Булганина, спрашиваю: «Как, нашли?» Он говорит: «Нашли. Жен приказано вернуть в Москву. Не могут найти сына Понеделина, еще не нашли, в каком он лагере». — «А сами Понеделин и Кириллов?» Молчит. Для меня ясна была картина, что их расстреляли.

Никто, конечно, Сталину не хотел передокладывать. Боялись, в то время Сталин считался непогрешимым, это понятно.

«Хорошо, в чем ты нуждаешься?»

Я говорю, что я ни в чем не нуждаюсь, получаю хорошую пенсию, получил выходное пособие, отдано распоряжение построить мне дачу (а потом с меня всё деньги получали за эту дачу, ну это черт с ним), мне машину дали, шофера прикрепили. Так что я всем доволен, ни в чем не нуждаюсь. Форму мне сшили. «Ну и живи. Будет плохо, приходи ко мне». Я говорю: «Николай Александрович, а как же с партией-то? В партию меня никто не звал, я сам пришел в партию-то. Я в Гражданскую войну командовал полком, бригадой командовал. Как же так получается? Какой же я беспартийный?» — «Ладно, все будет».