Симонов и война

Потом помню другой случай. Это уже во время Финской было. Сижу я у себя как-то, перед самым новым годом. Вдруг звонок. Сталин.

— Что делаете? — спрашивает.

— Да вот, — говорю, — собираюсь Новый год встречать.

— А вас не интересует, как в Ленинграде поставлено дело противовоздушной обороны?

— Очень, — говорю, — интересует.

— А когда бы вы могли туда поехать?

— Дня через два, — отвечаю.

— Нет, говорит, поезжайте сейчас.

Ну, я и поехал. И провел там десять дней. А вы говорите — внезапность.

Да что там говорить. Двадцать первого июня вечером вызвал он нас с Щербаковым. Приехали мы к нему в Кремль. Было девять часов вечера, как сейчас помню. У него уже сидели Ворошилов, Тимошенко и Молотов.

Сталин сказал нам, что по данным разведки, по словам перебежчиков, сегодня должна начаться война. Он спрашивал о нашей готовности к этому.

Потом Ворошилов, Тимошенко и Молотов ушли. А мы с Щербаковым остались и сидели у Сталина до трех часов ночи. В три часа ночи, когда уже стало светло, — 22 июня, — Сталин посмотрел на часы, подошел к окну и сказал:

— Ну, сегодня, кажется, войны не будет. Вы где отдыхаете?

Мы сказали, что в Барвихе, двадцать минут езды от Москвы.

Он говорит:

— Ну, поезжайте.

Вышли мы от Сталина, сели в машины, поехали к дачам. Только подъехали, даже в ворота не заехали. Чекисты стали нам ворота открывать и говорят:

— Война.

Мы развернулись — и обратно, в Москву.

(К этому рассказу Пронина мне хочется сделать некоторые добавления. Я абсолютно верю в достоверность этого рассказа о встрече 21 июня, потому что в воспоминаниях Кузнецова рассказывается, что Тимошенко, бывший тогда наркомом обороны, вызвал Кузнецова к себе 21 июня в одиннадцать часов вечера и дал ему указание о боевой готовности № 1. Это указание могло последовать лишь после разговора со Сталиным о перебежчиках, о котором рассказывал Пронин. Так что показания Кузнецова и Пронина друг друга подтверждают).

Л. Х. Дальше у нас с Прониным зашел разговор о начале войны. Я спросил, что было со Сталиным до 3 июля? Потому что ведь был же такой разговор, что до 3 июля первые десять дней Сталин вышел из строя и ничего не делал. Когда я его спросил об этом, Пронин сказал:

— А-а, знаю. Это Хрущев пустил слух о Сталине. А вы давайте посчитайте. Значит, 21 июня я у него был, а 24 июня в шесть утра мне Сталин звонил и вызывал к себе, и я у него снова был. А был я у него вот по какому поводу. Помните, самую первую тревогу московскую, в ночь на 24 июня? Откуда эта тревога взялась? А вот откуда. Тогда в газетах появилось сообщение, что тревога учебная. А на самом деле это была никакая не учебная тревога.

Летели наши самолеты, а посты ВОС дали донесение, что летят немцы. Начали стрельбу, от зенитных орудий, при разрыве снарядов, получаются такие белые облака. Только что война началась, никто ничего не знает, — приняли эти штуки за парашютистов. И пришло сообщение от Краснопресненского райкома и от Киевского райкома, что немцы десант высадили за Киевским вокзалом. Мы сразу по тревоге — раз — дивизию внутренних войск бросили туда. Пальба идет, страшное дело. Выскакиваю я с командного пункта обороны Москвы — он в Моссовете был, — меня не пускают. Но я кое-как с трудом пробился. Приезжаем туда, на Киевский. Конечно, никаких парашютистов, ничего нет.

Потом я вернулся в Моссовет, мне докладывают, что, мол, ошибка вышла.

В шесть часов мне звонит Сталин, вызывает к себе. Прихожу к нему.

— В чем дело? — говорит.

Я говорю:

— Вот обмишулились, товарищ Сталин.

— Как же так?

— Да вот, — говорю, — приняли за парашюты разрывы снарядов, обстреляли своих.

— А ваше мнение по этому?

— Я говорю:

— Не беспокойтесь, товарищ Сталин, все убеждены, что это была учебная тревога.

— А вы — точно?

Я говорю:

— Проверю и доложу снова.

Через час я ему позвонил и докладываю:

— Точно, товарищ Сталин. Все считали, что это учебная тревога.

— Ну что ж, так и дадим сообщение в газете.

Так появилось сообщение в газете о том, что 24-го была учебная тревога.

К. С. А откуда самолеты, он не уточнял?

Л. Х. Он не уточнял. «И наконец, 3 июля Сталин уже выступал. Значит, прошло восемь дней. Ну, я его в течение этих дней не видел, — сказал Пронин. — Был ли он в состоянии прострации в эти дни, не знаю. Я рассказываю факты…»

К. С. В каком состоянии он был 24-го?

Л. Х. 24-го — в нормальном.

Потом я рассказал, как мы собираемся делать начало фильма. Начать с майского парада сорок первого года в Москве, на котором Тимошенко подошел после своего выступления к немцам, к военным атташе и очень любезно с ними раскланялся. На что Пронин мне сказал: