Несмотря на все эти скептические замечания по поводу обращения к авторитету, следует помнить, что некоторые люди все-таки больше знают об определенных вещах, чем другие, и во многих случаях владение соответствующими знаниями является веским основанием доверять человеку. Например, поскольку я не знаком с первоисточниками, повествующими о Марафонской битве, то приходится положиться на то, что говорят другие люди, и тогда следует обратиться к историку, а не к врачу[32].
Часто людям не нравится «мудрствование», особенно применительно к нравственным или общественным идеалам. Они могут сказать: да, есть специалисты по греко-персидским войнам, но они не всегда способны помочь нам разобраться в современной мировой политике. Пусть вы знаток этики Аристотеля, но это не дает вам права указывать, как мне жить. Такого рода неприятие мнения экспертов отчасти является следствием демократического режима, и данная проблема не нова — о ней рассуждали философы еще во времена Платона. Поскольку демократия каждому дает право голоса, можно прийти к выводу, что все голоса одинаково ценны. Демократии склонны оправдываться с помощью сравнения с аристократиями или олигархиями, которым они противостоят или приходят на смену. Мол, в обществах, управляемых элитами, некоторые утверждают, что знают больше других, или даже провозглашают себя «лучшими людьми», в то время как мы, демократы, признаем всеобщее равенство. Но, разумеется, политическое равноправие не означает, что все обладают одинаковыми знаниями, и мало кто станет оспаривать это, когда речь пойдет, например, о слесарном деле или ремонте автомобиля. Однако никто (как говорят) не знает больше других о том, как нужно жить или что есть справедливость. Здесь возникает некий релятивизм: начав с отрицания правящих элит, которые, возможно, действительно не больше других знали о справедливости, мы доходим до отказа от самого понятия объективного мерила добра и зла. Хорошо то, что мне кажется хорошим, что хорошо для меня. Сегодня даже в высших учебных заведениях наблюдается тенденция оспаривать понятия объективности и компетентности. Утверждают, что нет единственно верных исторических исследований, есть лишь разные интерпретации истории[33]. Невозможно правильное понимание литературного произведения, есть только разные интерпретации[34]. Считается, что даже науки о природе являются ценностно нагруженными и необъективными[35]. Итак, все эти факторы порождают среду, в которой понятие компетентности размывается, но в то же время можно наблюдать и противоположные тенденции. Если нет такой вещи, как компетентность, и все мнения одинаково верны, почему тогда в ток-шоу и списках бестселлеров так часто попадаются имена экспертов по вопросам любви и потустороннего мира? Зачем вообще смотреть эти шоу и читать книги? Зачем отправлять детей в школу? Ясно, что люди не перестали серьезно относиться к понятию компетентности и во многих случаях руководствуются именно им. Кажется, они частенько проявляют желание быть ведомыми. Некоторые критики религии считают, что это желание вызвано психологической потребностью, однако мы вполне можем найти подходящий пример в сфере политики. Людям нужны политические фигуры, «способные вести за собой»: есть проблема безработицы — может, кто-то знает, как ее решить? Этот человек лучше справится с работой президента, чем тот, потому что он знает, как побороть преступность и бедность, как укрепить нравственность наших детей и т. д.
Но в этих сферах весьма отчетливо проявляется двойственность отношения. Если кандидат Смит строит свою программу на компетентности и способности «делать дело», то кандидат Джонс, вероятно, назовет Смита представителем элиты и «умником». Мы нередко становимся свидетелями парадоксальных ситуаций, когда высказывания знаменитостей по политическим вопросам принимаются всерьез (как будто актерский или музыкальный талант придает больший вес политическим взглядам), в то же время над экспертами по государственному управлению зачастую посмеиваются. С чьими взглядами лучше знакомы американцы: Алека Болдуина и Чарльтона Хестона или Джона Роулза и Роберта Нозика?