Симптом страха

— А кто ты? — незнакомец харкнул носом, демонстративно переходя на «ты», и безразлично поглядел в окно.

Глеб опешил и полез в карман, но незнакомец вдруг обернулся на этот шорох и предупредил:

— Спрячь ксиву и никому её здесь не показывай. Иначе побьют.

— Почему?

— По качану папайи, — огрызнулся тот. — Ты за кого нас принимаешь? За сутенёров или наркодилеров? У нас нет «красной» крыши, и фэйсов55 мы в почёте тут не держим.

— Так это… — растерялся Глеб, не ожидавший такого поворота разговора. Того, кого он поначалу принял за пенсионера дворового значения, оказался птицей гораздо более высокого полёта. — Я только хотел узнать, — он всё-таки достал из кармана портмоне и показал снимок, тот самый, что показывал охраннику, — про эту девушку.

Незнакомец мельком взглянул на фотокарточку и произнёс странную, гипнотического свойства фразу:

— Разговаривай со мной вежливо, найди со мной общий язык и, может быть, я помогу тебе.

Эти слова, словно змеиная магия, особым образом подействовали на Глеба Иванголова. Дудочное заклинание факира Шпигеля (который и был тем незнакомцем, неотлагательно оповещённый бдительным охранником) заставило его поведать о своих внештатных делах и собственном расследовании, неожиданно коснувшемся старых дел отца. Он рассказал об экстремисте Аткарцеве и о находке чёрных копателей, очевидно имеющем латышский след, о том, как случайно увиденный в салоне «форда» «Кодекс» вывела его на адрес и на человека, отзывавшегося на имя Савелий.

— Вот ты чума курьёзная, — заметно смягчился Шпигель. — Отзываются собаки, а Савелия Савелием назвали мама с папой.

— Я хотел бы разыскать владельца и поговорить с ним.

В глазах Глеба появилось просительное выражение. Он закончил свой короткий, но предельно насыщенный рассказ.

— И что бы ты у него спросил?

— Какое он имеет отношение к этой истории? А ещё: как эти двое связаны с ним?

Раскинув руки настолько, насколько позволял салон автомобиля, Шпигель сладко, до хруста в спине, потянулся.

— Юноша бледный со взором горящим… а на спинку тебе не пописеть, чтоб морем пахло?

— Ч-чего?

— Харя у тебя не треснет по диагонали зигзагом, говорю, — хмыкнул Шпигель.

Глеб исходил упрямым гневом. Он хотел жёстко ответить старику, но силил себя и только блестел белыми от ярости глазами.

— Эти твои двое, — внезапно с подозрением уточнил Шпигель, — это девушка на фотографии и шизик из Кащенко?

— Да.

Шпигель окинул собеседника плывущим взглядом.

— Сава на эти вопросы не знает ответа, потому что отношение к этой истории у него ровно никакое.

Старик надолго замолчал, так надолго, что затянувшаяся тишина показалась Глебу неуместной — но он не смел прервать молчание.

Шпигель наконец разлепил спёкшиеся губы, провёл языком по иссохшим губам, ощущая загрубелую колючесть наносного ветром мелкого песка. Поморщился и сплюнул на коврик тягучую, будто цементованную слюну.

— Откуда у тебя эта фотография?

— Это я фотографировал. Мы… в общем, друзья.

— На месте Ани я бы лучше выбирал друзей, — не стал деликатничать Шпигель. — Она тоже интересовалась этой книгой. Забавно! Не могу понять, кто из вас двоих первым произвёл на свет эту безумную догадку про уменьшенное факсимиле «Кодекса»? По мне, так этой сивой кобылы бред, но я, кажется, начинаю понимать, откуда у этой «кобылы» растут ноги.

— А откуда вы знаете, что её зовут Аня? — удивился Глеб. — Вы всё-таки знакомы?

Шпигель проигнорировал вопрос, посчитав его, очевидно, излишним.

— Ты говорил, твоя подруга видела только буквы: G и C, и решила, что это заглавия названия Gigas Codex. Весьма самонадеянно и неверно. В латыни прилагательное почти всегда занимает поспозицию, то есть идёт после существительного, поэтому единственно правильный вариант Codex Gigas. Книга, которую видела девушка, называлась Gedichte Chaos. Так что латынь здесь ни при чём.

— Немецкий, — догадался Глеб.

— Знаком с языком?

— Вполне сносно, — кивнул молодой человек. — Во всяком случае, название переведу. Стихи Хаоса.

— В кругу ценителей они больше известны как «Сумбурщина» или «Сумбурные стихи». Это полное собрание поэтических экспериментов Адольфа Шикльгрубера. Хотя, конечно, мировая история его знает под фамилией Гитлер и не как поэта, а как главного идеолога фашизма. Тем не менее он пробовал себя в роли окопного поэта, сражаясь на полях боя Первой Мировой.

— Я слышал об этом.

— Вот как? Хм, похвально. Про его эксперименты в живописи знают многие, а про то, что он тяготел к поэзии — далеко не все.

— У него было много нерастраченной энергии великого романтика, — подхватил свою излюбленную тему Глеб, выпадая из оцепенения «дудочного заклинания».

— Да, он любил музыку, живопись, поэзию, — в тон Глебу ответил Шпигель, — в восемнадцать много уделял внимания архитектуре, днями напролёт гулял по Вене. Но что-то надломилось в человеке — и превратился он из романтика в фашиста.

— Ничего не надломилось, — возразил Глеб. — Если доводить романтизм до логического конца, он неизменно приведёт к фашизму. Что и случилось. А откуда вы знаете?

— Про Гитлера?

— Про книгу.