Симптомы счастья (сборник)

Елену Михайловну уложили спать, Марина Семенна, золотая женщина, сполоснула тарелки. Леве в комнате стало душно и как-то не по себе, они с Надей вышли посидеть на веранду. Было тепло, сумерки, тихо шуршал яблоневыми ветками старый сад, у соседей слева кто-то тихо переговаривался. Журча текла из шланга вода, пришел Мурзик в ожидании молочка. Далеко между соснами красное солнце садилось в тучу, похожую на крокодила. Они держались за руки, им было так хорошо! И ничего не надо было говорить, потому что видели и слышали они все вокруг одинаково. И сад, и тучу. И Мурзика, и солнце. И мысли их были об одном и том же: поездка, Соня, бедный Сережа не увидит ее такую взрослую и красивую. Все будет хорошо, послезавтра будет виза, и билеты, и столько еще радости будет, что всего и не передумать…

Конец

Но на завтра ничего не исполнилось. Ни Москвы, ни визы, ни Израиля, ни Сонечки. Ничего. Потому что Лев Григорьевич умер во сне той ночью. Рано утром Надя встала на зов Елены Михайловны и наткнулась на его холодную тяжелую спину. И с момента страшного Надиного крика действительность для Елены Михайловны окончательно исказилась. К ней так и не подошли, было много суеты. Ходили люди, конечно же закрыли дверь. Надя сказала незнакомым хриплым голосом: «Пожалуйста, тише. У нас здесь больная бабушка». Какая еще на их даче могла быть бабушка? Потом перестали топать и галдеть, уехали, что ли? Телевизор не включали, обедать так и не дали, потом Марина Семенна, шмыгая и постанывая, принесла остывшую кашу. Ночью кто-то за стеной без конца плакал и плакал. Нади долго не было, неделю или даже месяц. Потом она вернулась с машиной, переехали в город. Было уже холодно. Осень? На дачной дороге в грязи и лужах лежали бурые листья. Левушка был в Москве, наверное. Очень трудно было вспомнить, почему его теперь постоянно нет дома. Писем больше никто не писал, и он тоже. «Какие письма, Елена Михайловна, когда из Москвы можно в любой момент позвонить!» Но кажется, он и не звонил.

Так они остались одни. Две женщины, две старухи. Ровно всю жизнь друг друга не любящие, но не со зла, а по обстоятельствам судьбы. Далекие друг от друга, но также и друг другу нужные. Жили, существовали рядом. Да еще одна – Марина Семенна прилепилась куковать-доживать. Читала газеты, пересказывала мексиканские серии, трещала без умолку. Елена Михайловна редко теперь ее понимала. Она все больше спала, а когда просыпалась, всё вокруг продолжало оставаться таким же зыбким и неверным, как во сне. Она целыми днями полулежала на высоких подушках, отвернувшись к окну, и молчала, а людей узнавала не сразу, с сомнением. Надя заходила и стояла подолгу у постели, уставившись в одну точку. «Господи, одинокая сумасшедшая старуха. И я. Я бы тоже с удовольствием сейчас так легла…» – «Леля, это ты? Что, Сережа приехал?»

Надя переслала в Израиль посылку с подарками, без Левы она никуда не поехала. Разобрала при помощи кафедральных коллег архивы и записи всех Черкасовых. В университетскую же библиотеку отправила большинство книг. Перестала писать письма от Эмилии Павловны, а от Сережи, наоборот, написала очень много, но никому уже не читала и порвала. Следующим дачным летом Надя села на веранде в кресло и сложила на коленях свои тяжелые натруженные руки. Все было в точности, как год назад: и сад, и красное солнце, и шланг у соседей. Не было только Левушки на соседнем стуле. И так она сидела и сидела тихонько, и дышала все реже и тише, а глупый Мурзик до утра терся об ее холодные бледные ноги и мурлыкал в ожидании молочка.

Елена Михайловна проснулась как от толчка. Она была в своей городской квартире. Одна. Ночью. Было очень тихо, тикали часы, в соседнем доме светилось всего два или три окна. Значит, было очень поздно. Ночник над изголовьем не горел. Тряпки под поясницей промокли, но она знала, что звать кого-нибудь бесполезно. Никто не придет. Бедная Надя не придет. Как хорошо, что она умерла почти старушкой, много повидала. Ее хоронили отсюда, из этой квартиры. Народу собралось много, ее любили и на новой, и на старой работе. У Елены Михайловны под дверью разговаривали два сослуживца, вспоминали, какая Надя была умница, жалели.

Да. Рыженькая, кривоногая, худая, с торчащими ушами, ходила только в сером и синем. Не пара ее Левушке, которого так любила! Левушка, сыночек. Бедный мальчик! Седой толстый старик. Умер на даче, просто не встал утром. Елена Михайловна видела в дверную щель простыню с фиолетовой каймой, когда его выносили на носилках. Ее сразу насторожила эта кайма, такая неестественно яркая, чужая тряпка, у них не было такой. Сережа? Мог бы растить здесь своих детей, жить с этой кудрявой евреечкой в своей бывшей детской. Что с ним случилось в той проклятой стране? Наверное, разбился на машине. Они лихачили во все времена, эти молодые люди. Она была к Сергею несправедлива, слишком требовательна. Как теперь загладить свою вину?