Симптомы счастья (сборник)

– Тяжелая операция, да не одна. У нее порок был, от нас отказывались все, уже муж мой покойный хотел в Москву добиваться, а Игорь Ильич взялся. Хотя молодой был. Внимательный, все мне рассказывал, утешал, объяснял. Она тридцать суток в реанимации провела, он меня пускал, теперь уж понимаю, что умереть могла, вот и пускал мать…

Тамара Ивановна плачет, мы ее утешаем.

– Ну что это я, вон она выросла, выучилась, красавица, муж чудесный. Он у нее журналист, и она тоже пишет, весь мир объездили. В Москве теперь живут, Ирочка вот на два дома, то ко мне, то там, то в командировке с мужем. А тогда тяжелое время было, сколько мы мучились, ночей не спали обе. Спасибо, Игорь Ильич помогал, если что, можно было сразу к нему на консультацию подъехать. Он мне сразу после операции сказал: Тамара Ивановна, вы должны вашу дочку с детства приучать, что ей никогда нельзя активно заниматься спортом и никогда нельзя будет иметь детей, а остальное все наладится.

– И что? – Я замерла, Ирочка уже не кажется мне такой блестящей, запах ее духов в воздухе пропадает и меркнет. Си…

– Ну что, и плакали, и говорили, и всякое было. Но она всегда знала, что она жива, чудом жива, и будет долго жить и счастливо, если будет слушаться Игоря Ильича, все выполнять. Она очень у меня сильная девочка, столько пережила в детстве, бегать не могла, только на корточках сидела. А теперь куда ей бегать? Она очень дисциплинированно живет, диету соблюдает. И мужа приучила, он у нее полноватый, слушается. Легкую гимнастику только делает, везде на машине, ко мне вот примчалась, только я позвонила, что положили…

Тамара Ивановна опять плачет, вытирая слезы пахучим полотенцем.

– А внуки у меня от сына – мальчик и девочка, мужа схоронила, будет три года в июле…

Мы с Дашей на лестничной площадке. Серые ступеньки с выкушенными краями и остатки былой роскоши – кокетливая оранжевая плитка шашечкой, еще, наверное, с тех времен, когда молодой Игорь Ильич тридцать лет назад оперировал бедную Ирочку. Я молчу, музыка внутри замерла, на рассказ Тамары Ивановны музыку еще никто не написал, ее нет. Даша злится и курит уже вторую.

– Замучила своей Ирочкой! Ирочка то, Ирочка се. Конечно, ей хорошо, к ней приходят. Моют, кормят, а конфеты она видала какие врачихе принесла? Ты таких не видела! И шуба. Телевизор, говорит, завтра принесу, я слышала.

Даша не злая, у нее дома там что-то. Она мгновенно переключается с соседкиной дочки на свой телефон:

– И чего ты не отвечаешь на мои звонки? Что, так с утра и разряжен?..

По лестнице снизу вверх идет Аркаша. Мой Аркаша. Он даже не идет, а бежит, прыгая длинными ногами через ступеньку. Может быть, за ним гонится санитарка? На шею накручен всклокоченный зимний шарф, узкий белый халат натянут на расстегнутую куртку, под ней расстегнутый же пиджак, галстук и мятый ворот рубашки. Он бежит ко мне наверх, уже видит, как я стою, скорчившись у подоконника, и лицо его озаряется счастливой детской улыбкой. Мне опять кажется, что я в роддоме и под халатом на разрезанный живот у меня течет из груди молоко. Сейчас он кинется ко мне – Нина, Нина, обнимет крепко. Я делаю шаг в тишине, Даша ушла с телефоном куда-то наверх. Аркаша бросается ко мне, обнимает, душит кошачьим запахом куртки и волглого шарфа. Такой родной забытый запах!

– Нина, Грише Заславскому дали стипендию! Нина! Он едет на конкурс в Вену! Понимаешь! Нашему Грише!

И целует меня без разбора, куда попадет, в нос, в глаза, в щеки, в немытые больные волосы, в губы, наконец. До. Я тоже счастлива, что Гришке, нашему Гришке, дали стипендию…

В больнице я провела всего неделю, и еще неделю дома, но за это время зима окончательно сменилась весной, снег растаял, и подсохли обочины, все изменилось, кажется, так, как будто я отсутствовала пару месяцев. Солнце теперь целыми днями не сходит с подоконника, толстая опунция выпустила шерстяной серый бутон, который потом станет мягким зеленым отростком, а в один прекрасный день откроется нежным бело-розовым, как зефир, пахучим цветком. Цветок проживет сутки и завянет, оставив впечатление нереального чуда. А на кухне плоский зеленый уродец, состоящий из множества лопастей и лап, выдал наверху еще два свеженьких уха, поэтому пришлось перенести выше его мордочку, состоящую из бумажных глаз, носа и улыбки.