Симптомы счастья (сборник)

Юра как-то ухитрялся существовать, на работе планировалась его командировка, кажется, в Румынию. В связи с этим надо было покупать приличные ботинки, куртку. Пошла занимать деньги, забыла, куда идет, зато нашелся у булочной несчастный облезлый Мурик. Бабушка вышла на работу, Шуре тоже закрыли административный. Таню в садике воспитательница записала на танцы, вечером Таня плакала, что «все мамы каждой дочке сшили уже давно по белой юбке, а ей нет!». Пришлось сшить. Добралось еще толстое письмо от Нины, залитое слезами и одновременно деловое и конструктивное, насчет Тани, насчет лазера, который виновник. И такие в нем были родные грамматические ошибки, в Нинкином школьном стиле – «сного» и «приедиш», что стало смешно.

Вперед и вперед, шаг за шагом. Два вперед и двадцать два назад. Через какое-то время она уже знала, что нельзя дома кричать, особенно по ночам, потому что уколют и придет мутный тяжелый сон, после которого наступало тупое безразличие. Нельзя пугать Таню, нельзя распускаться. Она тогда работала на предприятии, в контрольной лаборатории. Коллектив женский, понимающий. Там было много подруг, ее прикрывали, отпускали пораньше, тихонько тормошили, когда она совсем застывала. Шура ходила домой пешком, иногда подолгу сидела в скверике. Мама с утра писала ей записку, что купить, но Шура забывала, возвращалась поздно, магазины не работали. Или забывала забрать Таню из садика. Ее приводили нянечки или воспитательница, ругались.

Бабушка ругалась, что опять прошла мимо магазина, что не пьет таблетки, что дома разор. «Шура, Шура!» Юру уже кто-то приглашал в гости. Одного. С Шурой не знали как себя вести, слишком трагической фигурой она была. А он – нет. Он как-то выживал. Уходил куда-то, ночью больше не приставал – так она его напугала. Подруги где-то затаились. На работе вдруг навалили отчет, никто не вызвался помогать. Все сошлось. Шура перестала пить «психушные» таблетки и складывала их в коробочку от плавленого сыра.

В тот день у нее был какой-то радостный подъем. Была весна, солнечно. Бабушка уехала на дачу, Таня отправилась в садик, Юра тоже куда-то уехал. Шура с утра везде прибралась, перемыла посуду, нажарила котлет, вытащила свою баночку от «Янтаря», налила заранее воды. Петенькины вещи лежали на антресолях, она туда не полезла, помнила их все наизусть. Попрощалась с кофтами, с шортиками (на кармане аппликация-медведь, немножко надорвана, надо бы пришить), потрогала в прихожей Танин весенний плащик. У бабушки под матрасом прятали от Шуры фотоальбом, она его приготовила на кухне – таблеток много, пока все запьешь! Надо будет чем-то заняться.

Когда зазвонил телефон, она успела принять штуки четыре. Служба газа, будут ли хозяева дома в течение часа, проверить плиту. Сказала – будут. Она же дома. Тем более что вчера опять забыла купить хлеба, виновата. Стала ждать, мутило немножко, закружилась голова. Шура пошла в туалет, сунула два пальца в рот. Газовщики не шли долго, она устала сидеть просто так и стала опять запивать таблетки. В крайнем случае можно просто не открывать. Потом ей показалось, что кто-то говорит на лестнице. Не бабушка ли? «Шура, вы представляете! Обсчитали на сорок копеек! Это кому сказать!» – соседке не повезло в гастрономе. Шура немножко заснула, прямо у двери. Газовщиков все не было. Она пошла опять в туалет, теперь уже тошнило сильнее. Потом позвонили из садика, Таня баловалась, нарочно толкнула девочку, и та разбила коленку. Потом позвонила Нинка из своего военного городка. Там плохая связь, редко можно было дозвониться. Так хорошо, так удачно, что соединили! Шура опять заснула и ничего не слышала. Потом она очнулась совершенно бодрой и выспавшейся на полу в коридоре. Рядом пищала телефонная трубка. Она встала, смыла остатки таблеток в унитаз, спрятала альбом и пошла за Таней в садик. А газовщики так и не пришли.

С тех пор прошло больше двадцати лет. Это очень, очень много дней и очень много ночей. И все их Шура прожила. Было всякое, и плохое и хорошее, и веселое и грустное, и такое, чего, казалось, уж точно не будет. Дверь не открылась.

Юра ушел, вернулся к родителям на старости лет. Уехал с чемоданом и портфелем, ничего не стал делить. Нина подбросила дров в свою топку. Она была каким-то непостижимым образом уверена, что Юра виноват в Петенькиной болезни. «Знает кошка, чье мясо съела! Чует вину, но совесть осталась, видать, а то другой бы еще квартиру затеял менять! Тебе только этого не хватало!» Шура сопротивляться этому бреду не могла, она просто перекладывала телефонную трубку на плечо и немножко дремала. Так у нее с того памятного таблеточного дня осталась привычка, и на Нинкины телефонные разговоры просто слипались глаза.