Симулякры

Может быть, думаю, действительно, все решали тогда мгновения, плюс-минус двадцать-тридцать-сорок секунд, ведь именно с той минуты встречи с ним, время стало настолько скоротечным, что я едва успевал ощутить себя в настоящем, как уже оказывался в завтрашнем дне, продолжая упорно думать о вчерашнем. Или же оно просто обратилось вспять, и я будто начал жить задним числом, поэтому и сижу теперь в обезьяннике вместе с уличными хулиганами и протестующими оппозиционерами, прокручивая в голове, как застрявшую пластинку, один и тот же эпизод. Как будто он все еще дефилирует по многолюдной улице со своим этюдником или топчется на месте, покуда мы молча наблюдаем за ним, и Майя повторяет без устали, что никогда его не видела таким. «Я никогда его не видела таким», – говорит она с екнувшим сердцем и смотрит ему вслед, а я гляжу на Майю, пытаясь уловить ее реакцию, но она прячет глаза, скрывая свою растерянность, но теперь я начинаю видеть крупным планом некоторые детали, на которые прежде не обращал внимания. Как будто я сейчас немного другой, точнее был другим, когда увидел сбоку, потом со спины уходящего Лукьяна. Эта навязчивая картина тускнеет и замирает, когда мне в голову приходит запоздалая мысль: я же так и не сказал ей про письма! Она бы все поняла и простила, но есть еще шанс сказать и объяснить, надо просто попросить, чтобы меня выпустили поскорее отсюда. Убедить полицейских, и они поймут, что мне срочно надо поговорить с ней – вот почему я решительно встаю, подхожу к железной решетке, которой Майя надежно отгородилась от меня, и кричу, чтобы кто-нибудь услышал и внял моей просьбе:

– Подойдите сюда! Мне надо сказать!

27 июня – В обезьяннике с клоуном

– Подойдите, твою мать, ну где же вы там! – раздается за моей спиной ехидный голос неугомонного типа, которого я пока предпочитаю игнорировать. Косые глаза и кривая ухмылка, яркая рубашка навыпуск и кашне в полоску вокруг шеи – он в натуре похож на клоуна.

– Кто-нибудь! – повторяю через минуту, но уже не так негромко.

– Полиция, ау! – вторит клоун, но я не оборачиваюсь, потому что тут появляется полицейский в звании сержанта, он медленно идет по коридору, не поворачивая головы в нашу сторону, будто ничего не видит и не слышит, просто якобы прогуливается, как бы случайно проходит мимо нас.

И все же останавливается напротив меня и, плотно сжав губы, демонстративно молчит, – считает, должно быть, что заговорить со мной ниже его достоинства, но я повторяю свою просьбу, добавляя для значимости, что у меня есть важное сообщение.

– У него есть важное сообщение! – передразнивает клоун, и кто-то один снова смеется над его приколами.

Полицейский постукивает дубинкой по ладони, смотрит направо-налево, не знает, что сказать и что сделать, поскольку, видать, не уполномочен действовать по собственному усмотрению. Кто-то из сочувствующих начинает меня отговаривать: «Не будь дураком!» – но я не откликаюсь, потому что не намерен оправдываться. Мне просто надо выйти отсюда и перехватить женщину, пока еще есть шанс, поэтому и кричу, не думая о последствиях. И те, которые сидят и стоят за спиной, подходят и смотрят из клетки туда, где полицейский оценивает меня презрительно-насмешливым взглядом: воцаряется тишина, но через секунду полицейский уходит, не удостоив меня ни единым словом. Все начинают шуметь и кричать, им сразу понадобился свежий воздух, потому что и в самом деле духота в переполненном помещении становится нестерпимой, и мой голос теряется в этом хоре недовольства, но когда они смолкают, я снова кричу в опустевший холл:

– Мне надо объяснить! Потом будет поздно! – смахивая пот со лба тыльной стороной кисти, начинаю нервно барабанить обручальным кольцом по железу.

– Потом будет поздно! – напыщенным тоном повторяет новоиспеченный клоун. Незаметно подкравшись сбоку, он прогибается в пояснице и, скривив рот, заглядывает мне в глаза, изображая идиота.