Символ Веры

Стрелять по преследователям беглец пробовал. Но он никогда не был особо хорошим стрелком и к тому же впервые воспользовался автоматическим оружием. Четыре пули ушли куда-то в сторону, одна за другой. А по нему ответили очень точно — полметра справа, полметра слева, полметра недолет. И потом еще одна пуля, малого калибра, но очень неудачная — она каким-то сложным рикошетом впилась в ногу. Ужалила слабенько, на излете — засела меж костей стопы и теперь, похоже, все-таки сведет беглеца в могилу.

Новейшие светопризматические прицелы и дорогая немецкая оптика охотников были лучше, да и стрелки, по правде говоря, тоже. Намек оказался очень ясен — беги, кролик, беги.

Надо подниматься, надо расшевелить себя.

Нога. Прижечь. Ведь есть патрон, его можно раскурочить. Спички есть, если есть подсумок с рационом, а он… он есть. Фляга есть, воды на донышке, ну да ладно. На две трети спиленный штык вместо ножа за голенищем ботинка на здоровой ноге. Больше ничего нет. Скоро и этого не будет, если не поспешить. Если бы еще не проклятые москиты…

С леденящим ужасом он понял, что в ушах гудят отнюдь не москиты. Повалился навзничь, ухватил за ремень винтовку и пополз, неловко подволакивая за собой раненую ногу. При каждом движении стопу словно затягивали в раскаленных тисках. Беглец шипел сквозь зубы, но продолжал ползти, несмотря на багрово-черный туман в глазах.

Впереди несколько деревцев давным-давно засохли, скорчившись и сцепившись скелетами крон. Время и непогода выбелили их, как серовато-белые кости. Получилось нечто вроде шатра, низкого и уродливого. Туда человек и заполз, со стоном, цепляясь за обломки веток, которые кололи и рвали ткань не хуже острейших шипов.

Шум автомобильных моторов нарастал. Человек огляделся и с ужасом понял, что сам себя загнал в ловушку. Скелеты мертвых деревьев ничего не прятали, более того, теперь они стали природной ловушкой — быстро выбраться из этой клетки не представлялось возможным. Оставалось лежать, молиться и надеяться, что сумерки укроют одиночку.

Он прислушался, стараясь выровнять дыхание. Сердце колотило изнутри по ребрам, как заправский уличный боец. Выглянуть из своей «клетки» беглец не решился — страшно было даже просто приподнять голову. Да и после двух бессонных дней ему казалось, будто глаза засыпало песком — каждое их движение отдавалось в голове так, как словно по глазницам и векам проводили грубым наждаком. Слух был надёжнее — целью охотников было развлечение, а вовсе не испытания или попытки что-то доказать самим себе, поэтому шумели они от души. Развлекающиеся юнцы загоняли «дичь» на тентованых грузовиках, где было всё необходимое для комфортного путешествия, вплоть до электрических ледников и зубного порошка.

Пустыня — а тем более эти африканские «пампасы» — никогда не погружается в тишину, тем более по вечерам. Шуршание, писк и стрекотание местной живности здесь не прекращались ни на мгновенье. Но человеческие шаги — беспечные, размеренные — спутать с чем-либо оказалось невозможно. По меньшей мере двое, ничего не скрываются, шагают размеренно, но не тяжеловесно.

Нашли? Просто идут мимо?

Он крепче сжал БАР и понял, что так и не зарядил винтовку. А где патрон? Нет патрона. Кажется, сунул в карман, теперь надо будет достать, оттянуть затвор… его расстреляют при первом же лязге металла. Не получится даже захватить с собой кого-нибудь.

Надо было больше тренироваться. Надо было учиться стрелять. Надо было… Множество этих «надо было» вымостили его путь сюда, к старой высохшей клетке из мертвых веток. И некого винить, не на что надеяться.

Легкий порыв ветра донес невнятный звук. Голос, человеческий голос, женский! Несколько метров, от силы десяток, не больше, с наветренной стороны. Как близко они подошли… Днем, на ярком солнечном свете его уже увидели бы. Но сейчас, когда вечерние тени уже раскрасили равнину в серый цвет — может, обойдется?.. Даже нога перестала болеть. Вернее, страх близкой смерти решительно отодвинул все сторонние чувства.

Другой голос, еще ближе, сквозь шуршание травы, жесткой и ломкой. Две женщины, беседуют мирно и безмятежно, словно ведут светскую беседу в собственном доме. Голосов он не вспомнил, но среди «гостей» было две молодые женщины, которые всегда держались вместе — собственно «гостья» и ее компаньонка, из тех, кто обеспечивают присмотр и охрану очаровательных наследниц европейских состояний. Ему уже доводилось слышать про навыки подобных сопровождающих, и, положа руку на сердце, он не решился бы выступить против неё даже будучи в своей лучшей форме и с привычным оружием. А уж сейчас, не способный ходить, с одним ножом…

«Я не могу даже с девчонкой справиться».

Хотелось разрыдаться — от страха, от острого чувства собственного бессилия. От понимания, что один взгляд в его сторону — и все. Милые девушки убьют его, мимоходом, для забавы, и даже не вспомнят об этом на следующий день.