Но что теперь должны делать протестанты, в особенности мы, левого толка – свободные церкви – нонконформисты? У нас совсем нет символов, мы их отвергли, заперли на замок, заездили и затарили на складе. Наши часовни мертвы, наши кафедры – трибуны и сцены.
Извините меня! У вас еще много символизма. Вы говорите о Боге или же об Иисусе? Что может быть более символичным? Бог – это символ из символов!
Даже этот символ становится противоречием. И есть толпы людей в наших церквях, верящих в Иисуса Христа, но не верящих в Бога.
Да, и у католиков существует множество людей, верящих в церковь, но не верящих в Бога – ни во что еще!
Насколько далеко это может простираться и что с этим делать? Римская католическая Церковь не только обладает полной символической системой, но она объединена с абсолютно несомненным богословием – догмой о непогрешимости. Это должно иметь непосредственное отношение к ценности символов.
И очень важное. Церковь абсолютно права, полностью права, настаивая на этой абсолютной валидности, в противном случае она открывает дверь сомнению.
Конфликту или неврозу?
Конечно. И поэтому «проповедь выше меры не приветствуется».
Все ли формы конфликта приводят к неврозу?
Только тогда, когда интеллект порывает с символическим обрядом. Когда интеллект не служит символической жизни, он оказывается дьявольским, и это приводит к неврозу.
Может быть, существует некий переход, движение от одной системы к другой, и тогда речь не идет о неврозе?
Невроз – это переходная фаза, это беспокойство, волнение между двумя состояниями.
Я спрашиваю об этом потому, что я сам чувствую моментами, что известная доза невроза наличествует среди протестантов как та цена, которая должна быть заплачена за переход из одного состояния в другое.
Вот почему я говорю: «Проповедь выше меры не приветствуется». Вы попадаете в ужасное пекло, когда вылетаете из Церкви, и я этого никому не желаю. Я указываю на обоснованность первичной Церкви.
Что мы должны делать с тем огромным количеством людей, с которыми мы имеем дело и которые не принадлежат ни одной церкви? Они говорят, что они в англиканской церкви, но они не принадлежат ей ни в каком смысле.
Боюсь, что с такими людьми вы ничего сделать не сможете. Церковь существует там и имеет силу для тех, кто пребывает внутри. Тех же, кто находятся за стенами церкви, привести обратно обычными способами невозможно. Но я желаю священнослужителям всегда оставаться на уровне понимания языка души, чтобы духовенство могло быть directeur de conscience! Почему я должен быть directeur de conscience? Я врач; у меня нет специальной подготовки к этому. Но это естественное призвание духовного служителя; он должен уметь это делать. Поэтому я желаю, чтобы новое поколение служителей церкви могло прийти и делать то же самое, что они делают в католической церкви: чтобы они могли пытаться переводить язык бессознательного, даже язык сновидений на обыденный язык сознания. Например, я знаю, что сейчас в Германии существует Бернойхенский кружок[82], литургическое движение; и один из его главных представителей – человек, обладающий обширным знанием символизма. Он снабдил меня солидным рядом примеров, где он перевел персонажи сновидений на догматический язык с огромным успехом, и многие люди спокойно вернулись обратно в лоно Церкви. У них нет оснований становиться невротиками. Они принадлежат церкви, и если вы можете помочь им вернуться в нее, то считайте, что вы им помогли. Несколько моих пациентов стали католиками, другие возвратились в церковную организацию. Но это должно быть нечто, что имеет содержание и форму. Это ни в коем случае не верно, когда кто-то, анализируя кого-то, обязательно помогает ему прыгнуть в будущее. Возможно, здесь имеет место церковь, и если аналитик помогает вернуться туда, то вполне вероятно, что это наилучшее из возможного.
А если он не может вернуться?