Символические образы. Очерки по искусству Возрождения

«Других богов, то есть планеты, превосходит силою духа Марс, так как он придает людям смелость. А Венера его подавляет. <…> Венера часто, так сказать, обуздывает это зло, соединяясь с ним, или противостоя, или воспринимая его, при трояком или шестеричном восхождении Марса. <…> она смягчает и подавляет Марса. Марс же никогда не подавляет Венеру»[203].

Это явно тот случай, когда особенности картины, дотоле не поддававшиеся объяснению, можно связно прочесть в свете учения Фичино. Многие отмечали контраст между беспробудным сном Марса и бдительной настороженностью Венеры[204]. Ни в «Турнире» Полициано, ни в его непосредственном источнике, у Лукреция, такого нет[205]. Это тем более нуждается в объяснении, что ничего подобного нет и на античном барельефе, с которого, как показал Э. Титце-Конрат, Боттичелли взял общую композицию[206][207]. Более того, у Фичино этот отрывок отнюдь не случаен. Философ часто обращается к своей любимой доктрине о взаимном «темпераменте» планет. (Эта же тема, кстати, лежит в основе дюреровской «Меланхолии»[208]). Что он не был одинок в таком толковании, знают все, читавшие чосеровские «Жалобы Марса» — причудливое переплетение астрологии с мифологией, тем не менее, вполне понятное современникам[209]. Вот что мы узнаем о господстве Венеры над Марсом:

And she hath take him in subjeccioun,
And as a maistresse taught him his lessoun…
For she forbad him jelosye at alle,
And crueltee, and bost, and tyrannye;
She made hym at hir lust so humble and talle,
Taht when hir deyned caste on hym her ye,
He took in patience to lyve or dye;
And thus she brydeleth him in hir manere,
With no-thing but with scourgyng of hir chere.

«И она взяла его в полон,

и запретила ему всякую ревность,
и свирепость, и властность,
и в своем вожделении он смирился настолько,
что, когда она соблаговолила обратить на него взор,
он готов был покорно жить или умереть;
и так она обуздала его на свой обычай
ничем иным, как уздою своей ласки».

Подобного рода стихи — полезное напоминание, что астрологическое истолкование мифа вовсе не исключает нравоучения. Власть нежной Венеры над свирепым Марсом прекрасно вписывается в фичиновскую концепцию богини. В таких отрывках грань между значением и действенностью стерта, и провести ее слишком четко — значит, скорее всего, подменить символ чем-то иным. То же можно сказать в данном случае о комплексе взаимосвязанных астрологических и нравственных утверждений. Согласно старым источникам, Чосер хотел польстить вполне определенным людям[210]. Фичино в не меньшей мере был склонен применять общую доктрину к частному поводу. Так что астрологические или нравственные обертоны боттичеллиевской картины «Марс и Венера» вовсе не исключают, что она могла быть написана для конкретного случая.

Есть два указания на то, что так оно и было. Первое связано с наблюдением графа Планкетта, что амуры (amorini) или сатиры (satyrini), играющие вокруг Марса и глумящиеся над его бессилием, — эхо античного экфрасиса, описания «Александра и Роксаны» у Лукиана. Упоминание это как-то выпало из искусствоведческой литературы и понятно, почемутрудно вообразить, что такого рода незначительный мотив позаимствовали из античного источника и приспособили к другому сюжету. Однако мы должны либо признать сходство, либо счесть его простым совпадением. Последнее маловероятно, учитывая то рвение, с каким в ту эпоху искали описания античных картин. Отрывок из Лукиана звучит так: