Символические образы. Очерки по искусству Возрождения

«По ту сторону картины другие эроты играют среди оружия Александра: двое несут его копье, подражая носильщикам, когда они сгибаются под тяжестью бревна; другие два, взявшися за ремни щита, тащат третьего, возлежащего на царском доспехе; один залез в панцырь, лежащий вверх выпуклой поверхностью, и сидит точно в засаде, чтобы испугать других, когда они поравняются с ним, таща щит»[211].

Использование отрывка из такого серьезного источника само по себе доказывает, что картина Боттичелли — отнюдь не «наивный» пересказ мифа. Она тоже должна была основываться на программе, составленной гуманистом, и, если автор включил мотив из греческого писателя, то сделал это, надо полагать, ради лукиановского толкования, столь дорогого сердцу ренессансных ученых.

«Не ради забавы и не себе все это изобразил Аэций, но для того, чтобы показать любовь Александра к военным делам, так же и то, что, любя Роксану, он не забывает оружия. Впрочем, картина сама по себе поистине кажется брачной, напоминая Аэцию дочь Проксенида, — он ведь сам вернулся, вступив в брак, заключенный наравне с браком Александра и при участии царядружки, и в награду за изображение брака получил действительный брак».

Если «Марс и Венера» — «брачная картина», то она продолжает традицию кассоне (итал. cassone) — свадебных ларей. В кассоне можно иногда определить по гербу, чью свадьбу собирались справлять. Картина Боттичелли менее красноречива, но все же позволяет сделать догадку в этом направлении. В правом углу, где следовало бы располагаться эмблеме, мы видим необычный мотив — осы, влетающие и вылетающие из дупла. Возможно, разгадка проста. Осы — аллюзия на герб Веспуччи, о которых мы уже знаем как о патронах Боттичелли[212]. Не напрашивается ли вывод, что картина была написана к бракосочетанию кого-то из членов этой богатой семьи?[213]

Наше толкование предполагает в картине сложный смысл, с которым не все согласятся. Однако, прослеживая назад наши шаги, мы не находим ничего, противоречащего взглядам и обычаям кватроченто. Свадебная панель в традиции изображения на кассоне — вероятно, как и предполагалось, для кровати — программа, составленная гуманистом, увидевшим историю Марса и Венеры в свете астрологического учения и делающим галантный комплимент супруге, которая «приручает» возлюбленного, мотив из Лукиана, присовокупленный по сходству ситуации, композиция, взятая с античного саркофага и эмблема владельца в правом углу (нет ли здесь пропуска?). Все это вполне представимо в мире Боттичелли. Можно ли сказать то же о романтической интерпретации, видящей в картине еще одно прославление Джулиано и «Прекрасной Симонетты», основанное все на том же «Турнире» Полициано? Часто цитируемый отрывок из поэмы на самом деле — комментарий к турнирному штандарту Джулиано, изображавшему Минерву и Купидона, символы Целомудрия[214]. Они предстают Джулиано во сне. Симонетта-Минерва сечет Купидона, бедняжка зовет на помощь, но Джулиано бессилен, ибо голова Горгоны на щите Минервы не позволяет ему приблизиться. На выручку ему приходят Слава, Поэзия и История, которые объясняют, как снять с дамы доспехи Паллады и оставить ее в белом одеянии. Трудно усмотреть связь между этой куртуазной аллегорией и картиной Боттичелли. Кто-то спит, кто-то одет в белое — на этом список совпадений кончается. Чтобы Джулиано Медичи, Luctus Publicus[215](как называет его памятная медаль), был изображен в таком виде и чтобы поэму Полициано иллюстрировали на такого рода панели — случай беспрецедентный в кватроченто, насколько мы знаем. Реальность, вероятно, много проще и много сложнее, чем представляет ее романтическое толкование.

«Паллада и Кентавр»