Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации

Лидия не была больна еще, это было вскоре после ее возвращения из-за границы. Но в этот день с утра она была горько-тревожна.‹…› мы пили чай за маленьким столом. Вы курили и ходили по комнате. Вдруг: «Вячеслав, Вячеслав, я думаю: когда я умру, на ком ты женишься?» И через несколько незначительных фраз: «Женись на Кассандре, она честная и не сделает тебя несчастным. Слышишь?» Вы что-то мычите в ответ. Я не выдержала. Мне показалось (может быть, с интеллигентской точки зрения), что меня обидели, что на меня посмотрели, как на вещь. Мне было очень больно. Я, опустив глаза в стакан, сказала: «Я бы предпочла, чтобы такие вещи говорились не в моем присутствии». Тогда она сказала: «Глупая, глупая, глупая». Потом спешно встала, обошла вокруг стола и охватила мою шею голой рукой из-под красного рукава, твердя: «Глупая, глупая. Ведь я всегда страшно рада, покойна, счастлива, когда вы около него. Вот выдумала. Обиделась» – и еще какие-то незначительные слова в этом роде. Тогда я поняла, что я действительно глупая, но эти слова я запомнила. Мне надо было иметь какую-нибудь опору, когда Вы отталкивали меня и смеялись, особенно над моей честностью. Я про себя тогда как заговор повторяла: «Женись на Кассандре, она честная» – и это меня успокаивало. Тогда я считала, что я около вас не лишняя. Так было до сих пор. ‹…›

А все-таки было бы хорошо, если бы Вы женились. Надо понимать это очень серьезно. Лидия не думала иначе. Она только хотела, чтобы это не было источником несчастья. Счастья, она знала, что без нее никто тоже не даст.

Моя песня уже спета. Как бы вы теперь ни отнеслись ко мне, какой бы вдруг неожиданный переворот себе ни представить, – на пути важное препятствие – израсходовано чересчур много сил. Молодости, необходимой для этого, даже вы мне даже при всех невозможных условиях мне не вернете. Она ушла. ‹…›

Вот видите, все это говорить вам побуждает меня все та же глупая моя и неудобная честность.

Вот какие дела.

Вы грезите, а мы живем.[617]

Скрытые упреки в невнимании и душевном эгоизме, звучащие в подтексте этого письма, выступают наружу в другом письме Чеботаревской к Иванову, также недатированном и неотправленном черновике, в котором запечатлена та же внутренняя борьба, сказывается то же сочетание неизбывного тяготения к Иванову и оскорбленности его холодностью и безучастностью: