Поэт, историк литературы и переводчик Юрий Никандрович Верховский (1878–1956) в ряду поэтов «неоклассической», «неопушкинианской» ориентации принадлежал к числу самых заметных фигур. «“Старинное” (Поэзия Ю. Верховского)» – заглавие этой статьи Иванова-Разумника предельно точно: именно «старинное» заключало в себе для Верховского весь спектр поэтических вдохновений. «Это не “стилизация”, – подчеркивал Иванов-Разумник, осмысляя феномен поэтического творчества Верховского, – не условное принятие внешних форм художников слова старых времен: это – проникновение в душу их творчества, соединение из них в одно целое того, что свойственно душе поэта ‹…› в “старинном” он часто находит самого себя, душу своей поэзии, сущность ее ‹…›».[1042]
Один из рецензентов первой книги Верховского «Разные стихотворения» в заметке под характерным заглавием «Поэт старого склада» отметил, что в стихах автора ощущается «белое веянье крыл пушкинской музы со всей окружавшей ее плеядой. Невольно вспоминается и Дельвиг, и Языков, и величаво-задумчивый Баратынский. Юрий Верховский и не скрывает, а подчеркивает эту связь».[1043] В отзыве о второй книге Верховского «Идиллии и элегии» другой рецензент, Вас. Гиппиус, относит ее автора к «поэтам-реставраторам и подражателям»: «Лучшие стихи Юрия Верховского напоминают то Батюшкова», то Жуковского, то Щербину, то Мея, то Ап. Майкова».[1044] В «реставраторской» природе творчества Верховского видели одновременно и достоинства, и ограниченность индивидуального дарования. «Свою душу поэт не сумел или не пожелал выразить. Он ученик, а не творец, но, быть может, именно в этом своеобразная прелесть его книги» (Н. Гумилев);[1045] «Наследуя язык “золотого века” нашей поэзии, г. Верховский не удержался от заимствования ее тем и образов. Поэтическая его личность слишком неоригинальна, почти каждое стихотворение приводит на память какое-нибудь, давно уже написанное» (В. Ходасевич).[1046] В этой «неоригинальности», пожалуй, и заключалась подлинная оригинальность поэзии Верховского, заговорившей как бы «оттаявшими звуками» стихов невозвратного прошлого, воскресшими естественно и непринужденно. Органическую причастность Верховского той эпохе, в которую ему не довелось жить, осознавали многие знавшие его люди. «Верховский, мягчайший святой идеалист, своего рода Алеша Карамазов», – отмечала Т. Г. Цявловская, добавляя о нем как о поэте: «По стихам его впечатление, что он как-то случайно откололся от плеяды Пушкина, ему бы с Дельвигом дружить».[1047]Профессиональный филолог, ученик Александра Н. Веселовского,[1048]
окончивший в 1902 г. романо-германское отделение историко-филологического факультета Петербургского университета, Верховский был не просто поклонником поэзии пушкинской эпохи, но и ее редким знатоком и углубленным исследователем. Он одним из первых взялся за изучение биографии и творчества Баратынского, подготовил и издал сборник «Е. А. Боратынский. Материалы к его биографии. Из Татевского архива Рачинских» (Пг., 1916); он же выпустил в свет книгу «Барон Дельвиг. Материалы биографические и литературные» (Пб., 1922). Он составил объемистый сборник «Поэты пушкинской поры», в который включил стихотворения 54 поэтов, а также двух неизвестных авторов; антология содержала произведения не только именитых мастеров (Баратынский, Дельвиг, Языков, Д. Давыдов и др.), но и таких малоизвестных стихотворцев, как А. А. Башилов, А. И. Готовцова, А. А. Крылов или Вал. Шемиот. В большой вступительной статье «Поэты пушкинской поры», открывавшей антологию, Верховский отмечал, что «эпоха расцвета нашей классической поэзии может быть названа также эпохою