Символы. Песни и поэмы

«В труде — спасенье! — просветлев на миг,

Он раз подумал. — Буду на магистра

Держать экзамен!» — и за груды книг

Принялся лихорадочно и быстро.

Сидел две ночи, но едва проник

Он в смысл одной главы: душа тревожна.

Он чувствует — работа невозможна.

XIII

Однажды шел по улице Сергей.

Сквозь талый снег быт слышен визг саней

На мостовой, и скользкие панели

Сияли в мутном свете фонарей;

Из водосточных труб ручьи шумели,

И пьяный пел у двери кабака,

И тихо падал мокрый снег… Тоска!

XIV

Сереже снилась комнатка; он весел,

Работает. Уютно и тепло.

И кроткое, любимое чело

На темном бархате глубоких кресел

Под лампой так нежно и светло…

И шьет она, — чуть слышен безмятежный,

Приятный звук иглы ее прилежной…

XV

Он все отверг. От счастья сам ушел.

Простая жизнь казалась пошлой долей.

Он гордую свободу предпочел,

И, одинок, самолюбив и зол,

Остался он с своей постылой волей.

Но что в ней? В сердце — холод смерти. Свет

Любви погас, и в жизни смысла нет.

XVI

Был вечер. Полон грустными мечтами,

За книгой у камина он сидел,

Вдруг дверь открылась: Климов! Он влетел,

Обняв его, холодными усами

К щеке прижался, хохотал, шумел.

«Ну, как живется, милый мой философ?»

И предлагал он тысячи вопросов.

ХVII

«Да ты не знаешь горя моего:

Из школы выгнали. За что, — спроси-ка!

За вредные идеи!.. Каково?

Уж кажется старался никого

Не обижать… Все это глупо, дико…

………………………………………

………………………………………

XVIII, XIX

Голубчик, жаль, до слез мне жаль ребят:

Ведь дело-то пошло у нас на лад!..

Работа славная! Но нет нам ходу,

Пока в деревне кулаки царят.

Со всей любовью искренней к народу,

С образованьем, с жаждою труда

Кому теперь я нужен? Ну, куда,

ХХ

Скажи, куда прикажешь деться?..» Много,

Он в этом духе говорил. Потом

Расспрашивал Сережу обо всем

С участьем, с нежной, дружеской тревогой.

Тот рассказал, как ездил он в Боржом.

Он, впрочем, говорил довольно мало,

С улыбкою небрежной и усталой.

XXI

«Признайся-ка, Сережа, ты влюблен?..» —

«Помилуй, что за вздор!..» — и с лицемерной

Беспечностью он отрицал. — «Смущен…

Ага, краснеешь, — значит, это верно!..

Уж вижу по глазам…» — Был удивлен

Сергей. Один оставшись: «Неужели, —

Он думал, — Климов прав?.. Так, — в самом деле! —

XXII

И сердце в нем забилось. — Боже мой,

Зачем, зачем, все эти муки, бремя

Тоски и лжи?.. Что сделал я с собой?…

Ах, Вера!..» — Слезы хлынули волной,

Душа смягчилась. «Да, люблю, все время

Любил родную, бедную мою,

И как я думать мог, что не люблю!..»

ХХIII

Увы! любовь сомнение затмило.

Так в комнате луна царить в ночи;

Внесут огонь, и месяц от свечи

Померкнет вдруг; уносят — с прежней силой

Сияют вновь стыдливые лучи:

В нас ложный свет рассудка чувство губит;

Любовь, как месяц, тихий сумрак любит.

XXIV

Он Вере написал. Теперь тоска

Ему почти отрадна и легка, —

Надеждой робкою она согрета.

И пишет вновь дрожащая рука

Слова любви; он молит, ждет ответа,

Двух строк, хотя б упрека, и не лень

Ему на почту бегать каждый день.

XXV

Закрыв глаза, он шорох платья слышит

И милый, нежный голос. Чуть звонок,

В прихожую летит он на порог:

«Не почтальон ли?» Пятый раз ей пишет, —

Ответа нет. Он больше ждать не мог…

В душе росло безумное волненье —

То детский страх, то радость, то мученье.

XXVI

Он старое письмо хранил. В тоске —

То был последний луч его надежды.

В записке Веры, в желтом лоскутке,

Как в бедном увядающем цветке,

Был слабый аромат ее одежды,

Ее духов; и весь он трепетал,

Когда тот запах с жадностью вдыхал.

ХХVII

Ответа нет как нет. Ужель не будет?

Ужель захочет Вера отомстить

И оттолкнет его? Ужель забудет?

Забыть нельзя… А он… ведь мог забыть!..

О, только бы позволила любить

Безмолвно, трепетно. Во мраке ночи

Он видит чьи-то горестные очи,

XXVIII

И все над ним летают в тишине

Какие-то мучительные звуки:

«Сережа, я больна… скорей ко мне!..»

Она зовет, протягивает руки, —

Он это знает, чувствует во сне…

В слезах проснется, смотрит: тьма ночная.

И он один, и мучит мысль иная:

XXIX

«Что, если Вера вовсе не больна,

И даже весела, и все забыла?

Приеду я некстати, и она

Промолвит мне, досадою полна:

„Ведь я писала вам, что разлюбила!..“»

От этих дум сошел бы он с ума,

Когда б, бедняга, наконец письма

ХХХ

Не получил. Писала мать из Крыма:

Опасно Верочка больна. Врачей

Пугает грусть ее. Необъяснима

Болезнь; и мать просила, чтоб Сергей

Приехал к ним, хоть на немного дней.

Он понял все: от горя умирая,

Она рвала все письма, не читая —

XXXI

Из гордости!.. И вот три дня подряд

Сергей на поезде курьерском скачет.

И по ночам, когда в вагон спять,

Он, на диване прикорнув, объят

Безвыходной тоской, тихонько плачет.

Очнувшись вдруг в возке на лошадях,

В унылых севастопольских степях,

ХХХII

Он видит: мечется седая вьюга.

Но только что чрез горный перевал

Байдарские ворота миновал, —

Пахнуло теплое дыханье юга;

В воротах снежный прах еще летал,

А там, у моря, солнце уж пригрело

Подснежник трепетный с головкой белой.

XXXIII

Весна! И он взглянул с обрыва вниз:

Там лавр, олива, стройный кипарис,

И тихо плещет море голубое,

И под январским солнцем вознеслись

Дворцы Алупки в сладостном покое,

Внимая вечно ропщущим волнам,

И наш герой подумал: «Вера там!»

XXXIV

Над морем, в темной роще — домик белый…

Он — на крыльцо. Еще в последний раз

Помедлил: «Неужель теперь, тотчас?..»