Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года

И в полицейских донесениях того времени, и в воспоминаниях современников чаще всего упоминается пение «Марсельезы». Иногда в источниках специально оговаривается, что в дни Февраля исполнялась именно «Рабочая марсельеза». Но и во многих случаях, когда упоминалась «Марсельеза», речь безусловно шла о произведении П.Л. Лаврова[48]. Иностранцы, не знавшие о существовании особой русской песни, с удивлением слушали измененную мелодию, а некоторые воспринимали ее как замедленную карикатуру на классический оригинал. Об этом писал во время революции и известный художник А. Бенуа: «…„Марсельезу“ у нас поют по-своему, и нехорошо поют, искажают эту вдохновенную песню»[49].

О распространенности «Рабочей марсельезы» в 1917 г. свидетельствует и тот факт, что именно она чаще всего перепечатывалась в нотных изданиях и песенниках того времени. Чаще других песен она встречается и на граммофонных пластинках, выпускавшихся после Февраля. Знаком популярности песни было и то, что именно на основе ее стихотворного текста еще до революции создавались новые «марсельезы», песни революционного подполья — «Солдатская марсельеза» («Отречемся от гнусного рабства…»), «Казачья марсельеза» («Отречемся от дряхлого мира…»), «Новая марсельеза» («Отречемся от подлого слова…») и др. Очевидно и влияние «Рабочей марсельезы» на текст «Крестьянской марсельезы», ее припев начинался так: «Вставай, подымайся весь русский народ…». Песня П.Л. Лаврова в 1917 г. особенно часто использовалась и авторами пародий, сатирических стихотворений и юмористических рассказов — что служило показателем ее узнаваемости, а значит и распространенности[50].

Песни стали реальным инструментом обеспечения солидарных коллективных действий во время антимонархической революции — они были общими для всех радикальных политических течений. Песню, запетую активистом-меньшевиком, охотно подхватывал анархист, к красному знамени, поднятому большевиками, устремлялись и эсеры. Но в действительности революционные символы считали «своими» и многие люди, не связанные с подпольем. Так, революционные символы широко использовались при организации различных студенческих протестных акций. Если часть участников университетских сходок пела «Гаудеамус», то другие затягивали «Марсельезу» (как было в 1915 г. в Казанском университете). Татьянин день, традиционный праздник московских студентов, в 1917 г. также сопровождался пением революционных песен. Показательно, что даже некоторые патриотические манифестации российских студентов в 1914 г. сопровождались пением революционных песен: если одни шли на войну с пением «Боже, царя храни», то другие с пением «Марсельезы»[51]. Песни революционного подполья становились элементом субкультуры различных социальных групп.

В дни Февраля участники антиправительственных демонстраций также пели «Варшавянку», «Смело товарищи в ногу». Рабочие Невского района шли со своей песней «На десятой версте от столицы», в которой речь шла о революционных событиях на Обуховском заводе[52].

Показательно, однако, что почти отсутствуют упоминания о пении «Интернационала» в дни Февраля, хотя эта песня частично была переведена на русский язык еще в 1902 г. Меньшевики, большевики, эсеры и анархисты считали песню своим партийным гимном, стремились популяризовать ее текст и во время революции 1905 г., и в условиях подполья, и после свержения монархии в 1917 г.[53]

Как уже упоминалось, при организации демонстраций немалую роль играли красные флаги. Знаменосцы становились своеобразным центром, полицейские и войска стремились атаковать в первую очередь именно их. Иногда старшие по званию военные и полицейские чины специально отдавали соответствующие команды, приказывали захватить красные знамена[54]. Манифестанты же прятали и защищали свои флаги, старались их отбить. Борьба за красное знамя сама по себе организовывала конфликт.

Флаги обычно готовили заранее, часто по решению групп подполья — одни активисты спешно закупали в магазинах красный материал, другие использовали детали туалета своих друзей — платки, косынки, рубашки. В дело пошла даже красная батистовая нижняя юбка сочувствующей студентки, на которой был спешно пришит соответствующий лозунг из белой тесьмы[55]. Даже в этом случае мы не можем говорить о стихийности: изготовление флагов, и, главное, лозунги на флагах, санкционировалось заранее революционными организациями.

Однако улица, радостно приветствуя появления красных флагов, принимала одни знамена и решительно отвергала другие. Например, под давлением революционной толпы в дни Февраля были убраны некоторые флаги интернационалистов с антивоенными лозунгами: немало вышедших на демонстрацию противников режима выступали за продолжение войны[56]. Иными словами, улица непосредственно влияла на выбор знамен движения и в том случае, когда флаги были созданы ранее.