Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года

Иногда местное военное начальство пыталось маневрировать. Так, туркестанский генерал-губернатор А.Н. Куропаткин накануне «праздника свободы» в Ташкенте отдал следующий приказ: «Дабы ознаменовать сегодняшний день видимым образом, я, с отступлением от правил, определяющих форму одежды, взял на свою ответственность и разрешил надеть красные кокарды и другие знаки только на сегодняшний день»[121]. Генерал прекрасно понимал, что на демонстрацию военнослужащие выйдут с эмблемами революции и без его приказов, поэтому он, упреждая конфликт, пошел на уступки, пытаясь удержать общую ситуацию под контролем.

Но не всегда символический переворот проходил без острой борьбы. Через месяц после победы революции делегат далекого Румынского фронта, прибывший в Петроград, заявлял: «Я приехал с того фронта, где полковой адъютант до сих пор еще бьет музыкантов по морде за то, что они играют „Марсельезу“». Однако вскоре «Марсельеза» зазвучала во многих полках на утренней и вечерней молитвах.

Приведение войск к новой присяге также часто проходило под звуки «Марсельезы», а церемония присяги Временному правительству также становилась своеобразным праздником революции, но этот ритуал использовался подчас и для смены символов: по требованию нижних чинов на полковых знаменах закрывались старые монархические эмблемы. Иногда солдаты вообще отказывались присягать новой власти под старым полковым знаменем, требуя замены его красным флагом[122].

Революционная столица также стала местом проведения многочисленных праздников революции. В Петрограде в марте 1917 г. всевозможные демонстрации под красным флагом, сопровождавшиеся музыкой и пением, проходили чуть ли не ежедневно. Поводом к этому служили самые разнообразные события. Под «Марсельезу», например, было возобновлено в столице трамвайное движение, прерванное в дни революции, вагоны украшались красными флагами и революционными плакатами. Шествия к Таврическому дворцу и военные парады, политические митинги и демонстрации в течение нескольких недель поддерживали эту праздничную атмосферу. Социолог П.А. Сорокин вспоминал: «И в Москве, и в Петербурге население радуется и веселится, как на Пасху… „Свобода! Священная свобода!“ — кричат повсюду и везде поют песни»[123]. Подобные праздничные, «пасхальные» настроения нашли отражение и в наивных стихах поэта-любителя, предложившего своеобразное развитие концепции «Москва — третий Рим»:

…Россия вся в сиянье солнца —
Наш Петроград — четвертый Рим.
Эй! Гряньте «Марсельезу» звонко
Свободного народа гимн

[124].

Но важнейшей и самой крупной манифестацией после Февраля явились похороны жертв революции в Петрограде 23 марта, которые фактически стали главным праздником победы над самодержавием. Похороны сыграли огромную роль в утверждении культа «борцов за свободу», который занимал важнейшее место в субкультуре революционного подполья, а после революции становился фактически и новым государственным культом. Торжественные перезахоронения героев революции 1905 г., погребения участников местных восстаний и похороны земляков, погибших в столице во время революции, имели место и в других городах.

К 1917 г. в российской революционной политической традиции уже сложился своеобразный обряд «красных похорон» и «похоронных демонстраций»[125].

Церемония включала в себя и религиозные православные обряды, и использование революционной символики (красные флаги, революционный похоронный марш). Во время «праздников свободы» в 1917 г. также имели место впечатляющие религиозно-политические демонстрации. Вновь и вновь звучала пасхальная тема воскрешения России в результате смерти мучеников революции. Павшие «борцы за свободу» нередко даже сравнивались с Христом: «Кровью их священной жертвы она (Россия) воскресла из мертвых»[126].