Она проходит и садится рядом. В растянутой футболке и лосинах, глаза красные, немного припухшие без макияжа — совсем не похожа на саму себя. Так каждый год: в этот день Черелин становится слабой, но затем снова улыбается и смеется. Она живет дальше.
— Да.
Черри осматривает пристально исписанные и почерканные табулатуры, которые валяются абсолютно везде — творческий хаос — и встречают мой тяжелый взгляд.
— Ты не сдержал обещание.
— Не сдержал.
Сестра хмыкает и отворачивается, глядя куда-то бездумно на стену.
— Я прощу тебе это, если ты счастлив и делаешь счастливой Джи.
— Думаю, так и есть.
— Хорошо, я рада за тебя, за вас, — говорит Черри слабым голосом, едва заметно улыбается и встает, направляясь к дверям. — И еще, — добавляет, останавливаясь, — ты пишешь песни, поешь, значит, — делает паузу и многозначительно поднимает бровь, — скоро я стану сестрой знаменитости?
Фыркаю и провожу ладонями по лицу, глядя на ее заразительную улыбку.
— Ты уже сестра знаменитости, забыла?
Черелин закатывает глаза и качает головой.
— Точно, похититель женских сердец, — добродушно смеется она и выходит, бросая: — Люблю тебя.
— А я тебя, — произношу в ответ, беру Гибсон и тихо пою:
Пальцы замирают на струнах гитары, но музыка звучит эхом в стенах… как и голос. Голос…
Я ненавижу петь.
Нет. Не так.
Потому что…
Но не теперь, когда музыка льется из меня бурным нескончаемым потоком. Я хочу взять в руки гитару, микрофон и петь: для нее, для себя, для людей. Голос Джи действует, как спасительный эликсир. Она и музыка — мое лекарство.
Она не отвечает на звонки, смс, дверь квартиры закрыта, а я сижу с бутылкой виски час или два, или больше. Не помню, сколько уже прошло времени, но кажется — бесконечность. Уголек сигареты тлеет в пальцах, серый пепел осыпается на плитку, и дым окутывает меня. Опускаю руку и прикрываю глаза, упираясь головой о холодную стену. Где-то рядом раздаются шаги и знакомый голос:
— Син? Что… Что ты тут делаешь?
— Почему ты не отвечаешь? — тихо спрашиваю. Джи подходит и останавливается рядом. От нее веет холодом и чем-то сладким: карамелью или ванилью.
— О… ты звонил? — роется в карманах и негромко произносит: — Черт, он разрядился. Почему ты здесь сидишь с бутылкой виски?
Теплая ладонь касается моей ледяной щеки, приводя немного в чувство. Приоткрываю глаза, встречаясь с обеспокоенным взглядом.
— Где ты была?
Джи несколько раз моргает, озадаченно осматривает мое лицо и невозмутимо отвечает:
— На дне рождении Тинки, я же тебя предупреждала. Ему сегодня восемнадцать. Но меня очень волнует вопрос: почему ты напился?
Хмыкаю и тянусь к бутылке. Снова тот ублюдыш, который трется постоянно рядом с ней. Джи сразу же отнимает виски и наклоняется.
— Так, давай, поднимайся.
Мы заваливаемся в тепло квартиры. Я каким-то чудом стою на ногах, опираясь чуть ли не всем весом на Джи. Она раздевает меня и спрашивает:
— Ты что, в таком состоянии ехал за рулем?
Качаю отрицательно головой, пробегая затуманенными глазами по ее точеной фигурке. Добираемся до комнаты и падаем на кровать.
— Тогда, что за повод?
— Да так, ничего особенного, — безразлично отвечаю и кладу голову ей на колени, обвивая руками: — Споешь?
— Син, что случилось? Ты странный сегодня, — бормочет обеспокоенно девушка, осторожно касаясь прядей.
— Ничего… спой, — шепчу, наслаждаясь тишиной и ее пальцами в волосах, которыми она неспешно водит.
— Не скажешь, что произошло? — снова спрашивает Джи через время.
— Я хочу послушать, как ты поешь, — невнятно произношу, сильнее сжимая ее бедра.
— Ты слушаешь каждый день, мы ведь репетируем.
— Мне мало.
— Ладно, ладно, хорошо, — сдается девушка и тихо поет: — Спи же, сладкий, позволь снам наводнить твоё сознание волнами нежного пламени, дающего защиту. Спи, милый, позволь своим чувствам нахлынуть и унести тебя в следующее утро… (слова из песни Рoets of the fall — Sleep sugar)
— М-м-м… колыбельная? — мурлыкаю, растворяясь в прекрасном и цепляющем до мурашек голосе.