Синагога и улица

Реб Йоэл Вайнтройб знает, что слесарь упрям и что говорить с ним — все равно что говорить со стеной, у которой он сидит. Однако аскету жалко молодую разведенную женщину и ее мать. Поэтому он оставляет свое место в восточном углу синагоги, подходит к слесарю и начинает убеждать его:

— В Торе сказано: «Берегите же души ваши»[71]. Еврей обязан по закону беречь свое здоровье. Пророки тоже постоянно напоминали, что в покаянии самое главное — сокрушенное сердце, а не аскеза. Как можно так огорчать жену и дочь?

Реб Хизкия не удивляется и отвечает, что он принял сегодня утром на себя одиночный пост и из-за жены с дочерью не станет нарушать обета. Он никому не указывает, как себя вести, и ему тоже не надо указывать. Он знает, слава Богу, закон, упомянутый в книге «Шулхан орух».

С минуту аскет стоит, думая, что этот слесарь превратил Божью Тору милосердия в Тору жестокости к себе самому, своей жене и детям. И он еще говорит, что знает закон! Ему надо показать, что он не знает законов. Реб Йоэл начинает цитировать наизусть Рамбама[72]: «Если человек думает, что, поскольку зависть и вожделение — это дурной путь, то он вообще не будет есть мяса и пить вина, не будет жить в хорошем доме и не станет надевать красивую одежду, то это тоже не годится». Рамбам говорит, что можно есть мясо и пить вино. Рамбам говорит — можно!

— Я хочу знать, что Рамбам запрещает, а не что он разрешает, — отвечает на это слесарь.

Аскет еще какое-то время стоит, разведя свои тяжелые руки с большими ладонями. Потом возвращается в свой угол у восточной стены, а слесарь снова начинает раскачиваться над святой книгой. Про себя он насмехается над бывшим заскевичским раввином, который хочет его убедить, что можно. Реб Хизкия знает, что, помимо шести постов, которые обязана соблюдать вся община[73], есть и еще и посты для избранных после Пейсаха и Швуэс. И на протяжении всего года тоже следует принимать на себя одиночные посты. А ему рассказывают, что у Рамбама сказано: «Можно»!

С тех пор как реб Йоэл переехал во двор Лейбы-Лейзера, к нему приходят соседки с религиозными вопросами или просто за советом и благословением, как к праведнику. Если он посылает этих женщин к виленским раввинам, к аскетам из Синагоги Гаона, они отвечают, что им лучше приходить к нему, к ребе их собственного двора, потому что он знает их беды.

Намедни вечером к нему зашла жена слесаря и выговорила то, что у нее было на сердце по поводу двух ее младших дочерей. Средняя дочь, Серл, — тихая голубица, ее правая рука в лавке и хозяйка в доме. Даже отец, который постоянно находит какие-то недостатки в других дочерях, не имеет к Серл никаких претензий, кроме того, что она с детства дружит с одним парнем со двора Рамайлы. Все на улице знают его и его родителей. Медник Йехиэл-Михл Генес хорошо зарабатывает. Он деликатный молодой человек и ведет себя по-еврейски. И все же отец Серл против этой партии.

— Парень и девушка не должны сами себе устраивать сватовство, — говорит он.

Кроме того, ему не нравится, что этот медник молится вместе с сионистской молодежью из общества «Тиферес бохурим».

— Так, может быть, вы, ребе, можете добиться от моего старого упрямца, чтобы он не был против этой партии?

Жена слесаря рассказала и о своей младшей дочери: Итка — живая и умная девушка. К тому же люди говорят, что она очень красива. А отец не дает ей стоять у зеркала и расчесывать волосы даже в будни.

Аскет не хочет вмешиваться в отношения между отцом и его детьми. Но он знает, что не сегодня завтра измученная жена слесаря снова зайдет спросить, не разговаривал ли он с ее старым упрямцем. Этот еврей действительно заковал себя в броню вымученной набожности, как черепаху в панцирь. Тем не менее надо попытаться. Реб Йоэл вздыхает и снова идет к слесарю.

— Вы знаете, реб Хизкия, почему молодое поколение ушло от нас? Молодое поколение ушло, потому что ему запрещали то, что можно. Поэтому оно позволило себе и то, что запрещено.

Реб Хизкия перестает раскачиваться, но не отрывает взгляда от книги. После долгого раздумья он отмечает медленно, как будто вычитывая свой ответ из книги «Шулхан орух»:

— Молодое поколение ушло от нас, потому что мы его слишком баловали. Если бы мы постоянно напоминали детям, чего нельзя делать, и били бы их палкой, они бы от нас не ушли. Виноваты мягкосердечные родители и наши вожди.

Аскет знает, что слесарь не уважает его, потому что он отказался от раввинства в Заскевичах из-за своего мягкосердия. Однако он не стремится к тому, чтобы слесарь его чтил. Он хочет только, чтобы тот не был праведником-глупцом и не был жесток к собственным детям.

— В прежние времена было иначе, — с печальным напевом говорит аскет.

В его голосе слышится сладкая грусть субботнего вечера, хотя на улице шумный летний будень, в синагоге сумеречно и тихо.

— В прежние времена евреи женились через заранее оговоренное родителями сватовство. Часто жених и невеста не видели друг друга, пока не оказывались под хупой[74]. В те времена считалось неправильным, если пара устраивалась без свата.