Синагога и улица

Как бы экзотично ни выглядела эта история, никто не сомневался, что это правда. Соседи не могли простить себе, что сами не догадались, что этот цыган Мойшеле Мунвас крутит тайный роман с девицей из квартиры напротив. Однако двор разделился на два лагеря по поводу того, что сделала Итка. Женщины говорили, что она распутная сучка, в то время как мужчины считали как раз наоборот: будь она опытной, не ввязалась бы в такую опасную игру. Наверное, она никогда прежде не целовалась с мальчиком из страха перед отцом. Поэтому и попала в сети гуляки, хвастающегося, что все женщины вешаются ему на шею.

— Нашего соседа реб Хизкию надо называть реб Хойзек[123], — говорили между собой обитатели двора, вспоминая, как слесарь совсем недавно в субботу днем устроил скандал своей средней дочери Серл за то, что она разговаривала на улице с медником Йехиэлом-Михлом Генесом.

«Нахалка» — так он ее назвал за то, что она сама себе устроила сватовство с честным парнем. Ну, теперь младшая дочь показала ему, что такое скромность.

К Нехамеле у соседей не было особых претензий. Кто бы на ее месте повел себя лучше. Она просто мученица, если так долго знала, с кем встречается ее муж, и молчала. А вот раввинша Гинделе не находила для жены обивщика никаких оправданий и сердилась на своего «старика» за то, что он взял ее в дом. Если эта Нехамеле могла выдумать историю с чертями, она сама тоже нечистая. И не подобает ученому еврею вмешиваться в такое некрасивое дело, как скандал между обивщиком и его женой. Реб Иоэл Вайнтройб никогда не сердился на свою Гинделе, не рассердился и на этот раз. Он только улыбался, слушая ее детские речи.

— Ай, Гинделе, Гинделе! Я больше не заскевичский раввин, а ты не раввинша, но гордыня раввинши у тебя еще осталась.

Нехамеле целыми днями сидела в квартире аскета, забившись в уголок, пришибленная, едва дышащая от страха. Она была похожа на загнанную зверушку, которая спасается в чужом доме и дрожит и перед его хозяевами, и перед преследователями. Жена обивщика боялась, как бы ее муж не ворвался к аскету. Она виновато и испуганно смотрела на недружелюбную хозяйку дома, зная, что раввинша предоставляет ей уголок для сна и еду, только чтобы не огорчать своего мужа-праведника. Нехамеле тоже считала аскета праведником и была готова целовать ему руки, потому что он был добр к ней, как отец, и не позволял ее мучителю переступать его порога.

Через окно ребе Нехамеле видела, как Мойшеле уходит каждый день на работу. Он тащится через двор грустный, опустившийся, слегка пошатываясь, как протрезвевший пьяница с сильной головной болью после ночной гулянки. Когда Мойшеле возвращался с работы, он долго слонялся по двору, поглядывая в сторону квартиры ребе, но не осмеливался войти. Потом он шел в свою квартиру и оставался там весь вечер. Похоже, ему больше не приходило в голову наряжаться и шляться в поисках женщин. Однажды вечером Нехамеле увидела, как Мойшеле поднимался в синагогу. Потом ребе рассказывал, что ее муж зашел к нему упрашивать, чтобы она вернулась домой. А он уж тогда будет добрым и богобоязненным.

— Я ответил, что вы к нему не вернетесь, пока ко мне не придут его старшие братья. Я хочу с ними поговорить.

Соседи потом много чего рассказывали об аскете реб Йоэле, об обивщике и его жене, обо всей семье Мунвасов: Мойшеле избегал иметь дело со своими братьями с тех пор, как они заставили его жениться на портнихе. Но когда братья ему потребовались, он с перекошенной рожей поперся к ним и клялся, что отныне будет человеком. Ему самому, сказал он, уже надоело хуже пареной репы его место в жизни. Тогда братья вместе с ним пошли к аскету реб Йоэлю и там толковали весь вечер. Мойшеле только рвался дать клятву в Виленской Городской синагоге перед открытым орн-койдешем и черными свечами, что он будет человеком перед Богом и людьми. Но Нехамеле плакала и говорила, что он нарушит клятву, и аскет реб Йоэл предложил, чтобы старшие братья дали гарантию. Те ломали голову, что же им делать, пока не придумали: пусть эта пара переедет в пустующую квартиру в том же самом дворе на Копанице, где живут старшие братья. Этот план понравился аскету, и еще больше он понравился Мойшеле и Нехамеле. Оставаться здесь они уже не могли из-за стыда перед соседями.

— Ну как не восхвалять Бога? — смеялись соседи по двору, и никто не сожалел о том, что обивщик и его жена уезжают.

Соседи жалели слесаря реб Хизкию, выглядевшего как человек, который вот-вот умрет. Тот даже перестал спускаться на несколько часов в день в мастерскую, чтобы помочь компаньону. Он целые дни просиживал в синагоге над святой книгой и тоскливо вздыхал. Жена слесаря теперь беспокоилась намного больше из-за страданий мужа по поводу дочери, чем по поводу его частых постов, к которым привыкла на протяжении лет. Себя мать утешала тем, что при нынешних нравах Итка в девках не останется. Однако она понимала, что для ее Хизкии ничего хуже не могло случиться.