Синдбад-Наме

— Я полагаю, что для меня было бы самым разумным скрыться на всю эту неделю. А когда пройдут эти несчастные дни, я объявлюсь по воле звезд и благословенного гороскопа. И тогда я докажу свою правоту и добьюсь оправдания. Когда завтра тебя поведут к его величеству на прием, наложи на уста печать молчания, не отпускай поводья каракового коня речи и расслабь стремя молчания. На расспросы не отвечай ни единым словом!

В ту же ночь Синдбад скрылся.

* * *

На другой день, когда на просторах неба, словно хвост *волка-сирхана и букеты базилики, появились следы лучей царя звезд, шахзаде отправился во дворец. Но сколько ни приставали к нему с расспросами везиры и надимы, в ответ они не услышали ни слова.

— Может, он стыдится этого собрания, — решили падишах и приближенные, — и потому не начинает речь при нас. Его надо отвести во внутренние покои, — быть может, он заговорит с обитательницами гарема.

А в гареме у шаха была невольница с земными помыслами. Она уже давно была влюблена в юношу, но, не сумев одолеть его непорочность, пребывала удрученной в долине разлуки. И теперь она обрадовалась свиданию с ним. В долгие зимние ночи одиночества, положив книгу любовной тоски на полку разлуки, лелея образ его красоты в сновидениях, она молилась о свидании с ним и произносила:

Не было б надежды на свиданье, я и жить не стала бы на свете.
Не было бы грез, я б не сомкнула ночью глаз на самый краткий миг.
Хоть сахара купить и не могу я тюк,
Я мух с него сгоню — и тем спасусь от мук.

Любовь, ухватившая ее за полу, схватила и за ворот благоразумия и говорила повелителю страсти: «Если вообще суждено свидание и соединение, то как раз теперь настала пора вытащить из ступни эту колючку и приготовить зелье против этого недуга». С этими мыслями она отправилась к шаху и сказала:

— Если возвышенный разум шаха — источника красоты и начала совершенства — сочтет нужным, то отправит он шахзаде в мою комнату, ибо, когда эта единственная в своем роде жемчужина осиротела после смерти матери, его няней стала я. Я взлелеяла его с материнской любовью, и, быть может, он заговорит со мной и откроет мне тайну своего сердца и свои сокровенные помыслы.

И шах приказал отвести его в покои той невольницы, надеясь, что она подберет ключ к этому замку. Невольница взяла шахзаде за руку, отправилась с ним в уединенный покой и повела беседу. Она заговорила о радостях жизни, о единении и продолжила речь:

Раскрой уста — рубины и жемчуг покажи,
Меня не мучь о друг мой, о встрече мне скажи.
Готов всегда лобзать я блестящий жемчуг тот:
Он — славно *Черный камень, а я — простой *хаджи.

* * *

Раскрой скорей уста-цветок, правдивых обещаний жду я;
Иль, как тюльпан, рубашку я порву, неискренность почуяв;
Не спорь со мною, дорогой, ведь сердцем всем к тебе лечу я;
Любовь раскрыла нам врата. С тобою в них войти хочу я!

— Прошло уже много времени, как твои мускусные арканы связали мое сердце путами гнета и оковами насилия, на приманку твоей красоты попалось мое сердце. И вот сегодня, когда наконец смилостивилась жестокая судьба и счастье открыло эту красу, подай мне руку дружбы. Я вручу тебе эту державу и страну, венец и царскую власть, а слуг и придворных впрягу в ярмо повиновения тебе, если ты дашь мне клятвы и заверения, обещание и слово, что не ранишь и не оцарапаешь лицо дружбы когтями вероломства.

— А как ты приступишь к такому серьезному плану и как осуществишь его? — спросил шахзаде. — Как начать такое рискованное дело? Удастся ли тебе решить столь трудную задачу? Как разрешаться все эти трудности? Как втиснуть в пределы возможностей это невозможное?

— Я незаметно отравлю шаха, — ответила невольница, — и возложу на твою голову царский венец.

Мне без тебя они и не нужны совсем,
А коль со мною ты, то мне они зачем?