Синдерелла без хрустальной туфельки

— Да. А откуда вы меня знаете? — пропищало создание довольно-таки уверенным голоском и подняло на Василису удивленные и в самом деле колокольчиково-васильковые яркие глаза. — Я, собственно, к Барзинскому, ну, к Пете то есть, пришла… Он же болеет, я ему фрукты принесла и задания домашние, по русскому языку и математике…

— Заходи, Колокольчикова! — широко улыбнулась и так же широко открыла ей дверь Василиса. — Раздевайся, проходи вон туда…

Проходя по коридору на кухню, она заглянула мимоходом в Петькину комнату и улыбнулась понимающе, увидев в открытую дверь, как братец торопливо сматывает с горла старую бабушкину шаль. Да уж. Она его понимала. Что же это — такая дама в гости пришла, можно сказать, мечта всей Петькиной жизни сама к нему в дом заявилась, а он тут валяется практически в неглиже… Обернувшись от кухонных дверей к Колокольчиковой, уже снявшей куртку и направляющейся к Петькиной двери, Василиса произнесла уважительно:

— Я сейчас вам чаю принесу, ребята…

А подойдя через полчаса с подносом с чайными чашками к двери, услышала вдруг, как девчонка говорит заботливо и тревожно:

— Нет, ты совсем, совсем болен, Петр. Пожалуй, не будем сегодня заниматься…

«Ух ты, а слог-то какой!», — с восхищением произнесла про себя Василиса. Ай да Колокольчикова, ай да молодец… Нет, совсем, совсем не дура оказалась губа у ее братца. Ей даже захотелось почему-то сделать книксен, когда она, поставив перед ними дымящиеся чайным паром чашки, повернулась со своим подносом к двери. И правда, хорошая девчонка какая, не зря он ее стихами хотел поразить. Прерий душистых цветком…

Вспомнив эту когда-то их всех рассмешившую, придуманную Сашей строчку, она невольно вернулась к старым своим мыслям, но уже без прежнего яростного раздражения, словно на пути у нее взял да и вырос из-под земли этот самый дурацкий цветок душистых прерий. А может, он и в самом деле какой-нибудь красивый, нежный и пахучий, этот цветок, и ничего такого смешного и дурацкого в нем и нет на самом деле…

— Простите, пожалуйста, мне нужна ваша помощь, — вздрогнула Василиса от прозвучавшего за спиной ровненько-писклявого милого голоска Колокольчиковой и обернулась к ней удивленно и с готовностью.

— Да, конечно, слушаю вас…

— Вы не могли бы дать мне чистую салфетку или полотенце? У Петра, знаете, очень уж лоб горяч, я хочу ему компресс сделать…

— Да-да, конечно же, — засуетилась Василиса, доставая из ящика свежее льняное полотенце. — Вот, пожалуйста…

И опять, черт возьми, захотелось ей сделать книксен перед этой девчонкой, и опять она чуть не рассмеялась вслух навстречу этому странному позыву. Что ж это за день такой сегодня, господи, прям с утра не задался. То злость на нее нападает, то смех беспричинный… А в следующую минуту, наблюдая, как Колокольчикова неловко выжимает над раковиной смоченное в ледяной воде полотенце, смешно и трогательно напрягая замерзшие прозрачные ладошки, она вдруг чуть не расплакалась отчего-то…

— А можно я еще яблоки помою? — обернулась к ней вдруг девчонка. — Я Петру яблоки принесла.

— Так давайте уж я их помою! Вы лучше с ним пока посидите, Лиля! Где они у вас? Тащите сюда! — сглотнув странные эти, подкравшиеся к горлу слезы, решительно произнесла Василиса.

— Спасибо, Василиса Олеговна!

«Ух ты! И даже имя мое без ошибок выговорила!» — в который уже раз восхитилась Василиса. — «Ай да Петька, ай да братец родненький…»

Зайдя через полчаса в Петькину комнату с вымытыми краснобокими яблоками, красиво уложенными в плетеную вазу-корзинку, она снова чуть не расплакалась от умиления: девчонка, наклонившись, заботливо поправляла аккуратно уложенное у Петьки на голове мокрое полотенце, а братец ее, блаженно-глупо растянув губы в улыбке, поглядывал из-под прикрытых, болезненно припухших век с удовольствием и улыбался снисходительно, будто ухаживать за собой позволяя. Прям как совсем большой мужик, ей-богу… Василиса даже вздохнула по-белому завистливо: красиво-то как, господи… Ей вот уже девятнадцать стукнуло, а она еще ни разу даже и влюбиться не удосужилась…

И опять, опять зашевелились вдруг в голове прежние противные мысли, и опять зашелестел неприятный торопливый говорок этой навязчивой дамы, Марины этой, будь она неладна: «Да ты, девушка, запала на него просто…»

А в кухне сразу почему-то бросилась в глаза оставленная на холодильнике впопыхах вчерашняя синяя пластиковая папка с Сашиным романом. Взяв ее в руки и в изнеможении опустившись на стул, она открыла первую страницу и начала читать, и увлеклась вдруг, и не слышала даже, как, заглянув на кухню, тихо попрощалась и ушла домой вежливая Колокольчикова, и забыла, что не до конца готов ужин, и не заметила, как быстро сгустились за окном холодные октябрьские сумерки. На землю спустил ее и вернул к жизни только требовательный, крайне настойчиво прозвучавший несколько раз дверной звонок.

— Ты чего так долго не открывала? Спала, что ли? — спросил вошедший в прихожую Саша, удивленно на нее глядя и потирая замерзшие руки.