Синдерелла без хрустальной туфельки

— Да то и говорю! И справлюсь! Я уже даже знаю, как… Иди лучше, помоги мне в кресло перебраться…

Саша, так и продолжая стоять в дверном проеме между комнатами, только вертел головой растерянно, оборачиваясь то на голос Ольги Андреевны, то на Василисин. Она прошла мимо него в бабушкину комнату, мягко тронув за плечо и улыбнувшись будто виновато — видишь, мол, какие у нас тут катаклизмы происходят… Он кивнул ей понимающе и понуро поплелся к себе, ошарашенный этой утренней новостью. Ему и в голову такое не приходило, что Василиса может вот так взять и запросто исчезнуть из его жизни. Потому что не может она исчезнуть. Потому что это будет просто катастрофа какая-то…

— Бабушка, а куда мама тебя сходить-то просила? — потихоньку приходя в себя, даже чуть насмешливо спросила Василиса.

— Ой, и не говори, Васенька! — в тон ей, улыбаясь беззлобно, ответила Ольга Андреевна. — Сходите, говорит, быстренько к нотариусу, надо там документы какие-то формальные на выезд детей оформить. Прямо, говорит, сегодня же и сходите… У меня аж чуть трубка из руки не выпала от такой неожиданности. Давно уже в свой адрес такой просьбы не слышала — сходить куда-то, да еще и быстренько… Мне даже и понравилось, и весело стало как-то!

— Ну, значит, скоро действительно ходить будешь! — рассмеялась Василиса. — Ну-ка, пошевели еще ступней, я посмотрю…

— Конечно, буду! Я теперь уже и сама поверила. А ехать вам с Петечкой и в самом деле к матери надо. Ну что вам здесь? Даже образования полноценного получить не удастся, не говоря уж о достойной какой жизни. И мне будет спокойнее, если у вас все устроится!

— Ты знаешь, бабушка, мама сказала, что ее муж решил меня в Сорбонну учиться отправить…

— Да ты что! Ну, вот видишь! Ты же столько мечтала! Нет, нет, непременно поезжай! А мой вопрос мы как-нибудь решим, не волнуйся. Не бывает положений совсем уж безвыходных.

— Но, бабушка…

— И не спорь со мной, Василиса! Вот скажи, я хоть когда-нибудь в последнее время настаивала на своем так решительно?

— Нет…

— Так могу я хоть раз на своем настоять? Ты позволишь мне это сделать один раз хотя бы?

— Позволю. Только давай сначала доживем до завтра. А сегодня я просто решительно настаиваю на завтраке! Так есть захотела от всех этих стрессов неожиданных… У нас молоко есть? Кофе с молоком хочу! И с сахаром! И с мягкой булочкой!

— Да где же мы с утра возьмем с тобой эти самые булочки? Ты что?

— А Сашу попросим в магазин сходить! Са-а-а-ш! — тут же крикнула она звонко, выглянув из комнаты в коридор.

— Да пошел уже, не ори… Ты так громко, на весь свет возвещаешь о своих желаниях, что только глухой тебя не услышит…

Саша, улыбаясь, стоял в коридоре, разглядывал свою изодранную куртку. Потом повернулся к ней, весело развел руками:

— Ну, до булочной я, допустим, и в свитере добегу. А потом придется вам, мадемуазель уважаемая Василиса, сопровождать меня в походах по магазинам, будем мне новую куртку покупать. Я в нынешней моде абсолютно ничего не понимаю. Так что выручай давай…

— Да без проблем! Я даже с удовольствием! Ты знаешь, сто лет не ходила по магазинам…

А потом они все дружно завтракали принесенными Сашей теплыми с хрустящей корочкой булочками с маслом и запивали их кофе с молоком — казалось бы, что и особенного в этом их совместном завтраке… Но после всех случившихся в доме событий, коснувшихся каждого из них по-своему больно и счастливо, завтрак этот совместный приобретал особенный какой-то смысл, будто связывал и одновременно разъединял их навеки — никто же толком не знал, что будет, что решится завтра… Об утреннем Аллином звонке они, словно сговорившись, вслух и не помянули ни разу. И даже Петька был непривычно грустен и молчалив, но булочек с маслом при этом умял довольно-таки приличное количество — выздоравливающий его организм требовал основательных, настоящих калорий, а не каких-нибудь там морковных да овсяных прелестей. Ольга же Андреевна, наоборот, бодренько улыбалась и строила планы на будущую свою ходячую жизнь: первым делом она, например, как только встанет на ноги, сразу же пойдет в оперу. Вообще, как Ольга Андреевна говаривала раньше, она всю жизнь чувствовала себя прекрасно только в трех местах — в церкви, в опере и в лесу. Только там душа ее отдыхала всегда, только там дух свободу праздновал. Но к опере, надо признать справедливо, она питала особенную, болезненную страсть и очень огорчалась тем обстоятельством, что так и не смогла заразить этой страстью внуков — их в оперный театр никаким калачом было не заманить…

— Так что вы, дорогие мои, обо мне совершенно можете не волноваться — я всегда найду для себя занятие в старости, — закончила она рассказ о своих планах-мечтаниях неожиданной фразой.

— Ага, понятно… — уныло усмехнувшись, поднял на нее глаза Петька. — Будешь на сцене арию Татьяны Лариной петь. Я вас люблю, чего же б-о-о-ле…