Синдерелла без хрустальной туфельки

Василиса прыснула и подавилась кофе совершенно неприлично, и закашлялась сильно, а Саша так же неприлично принялся колотить ее по спине. В общем, завтрак получился как завтрак. И веселый, и грустный одновременно, как и все происходящие с ними в последние дни события…

По случаю выхода в свет Василиса решила приодеться. Долго стояла перед открытыми дверцами шкафа, перебирая свои оставшиеся от прошлой жизни наряды, и ни на что не могла решиться. Все было каким-то смешным, голубым да розовым, легкомысленным-бессмыссленным… Юбочки, джинсики-капри, курточки какие-то — все, все из прошлой, далекой уже жизни. Господи, неужели она когда-то это носила… Наконец в руки попалась довольно приличного вида светло-серая замшевая утепленная куртка, и она напялила ее на себя радостно. А подойдя к зеркалу, обнаружила вдруг, как некрасиво из элегантных замшевых рукавов торчат ее огрубевшие, красные от резиновых перчаток и горячей воды руки. Как клешни. Да и рукава у куртки не были раньше такими короткими, и в плечах она ей, помнится, такой узкой не была… Выросла она за эти два года, что ли? Хорошо, хоть пуговицы свободно застегнулись. Но видок все равно еще тот. Как с чужого плеча… Она захватила пальцами рукава куртки и вся встряхнулась-поежилась, безуспешно пытаясь вжиться в забытую модную одежку. Потом махнула отчаянно на себя рукой в зеркало и отошла от него, и закрыла сердито по пути дверцы шкафа — вот еще, будет она тут стиль с модерном разводить… Что за нежности при нашей бедности…

И тем не менее, идя с Сашей по улице, она чувствовала себя совсем, совсем неприютно, и все время тянула, как ей казалось, незаметно, рукава вниз, сжимая их пальцами, и ежилась, и горбилась, и странно как-то кособочилась вся. Саша, заметив эти ее страдания, остановился и, развернув ее к себе, решительно закатал рукава куртки вверх, до самого локтя почти, и поддал слегка по спине, и с силой развернул плечи назад. Все это он проделал так быстро и уверенно, что Василиса тут же и успокоилась, и пошла себе рядом резво, посматривая легкомысленно по сторонам. Куртку Саше они купили в первом попавшемся на пути магазине, на этом их запланированный шопинг и закончился. Саша попытался было затащить Василису в дамский отдел, но, увидев ее испуганные глаза и вспомнив про давешний спор, тут же и отказался от этой затеи. И они пошли гулять — бродить просто так по осенним городским бульварам, и молчать, и переглядываться, и это было замечательно…

А Ольга Андреевна тоже зря драгоценного времени решила не терять, и как только за Василисой и Сашей захлопнулась дверь, схватилась за телефонную трубку и набрала Любочкин номер. По памяти набрала, ни в какие записные книжки не заглядывая. Удивилась даже. Наверное, память наша каким-то особенным образом умеет сохранять в себе телефонные номера из давнего и хорошего прошлого, те именно номера, которые набирались раньше с легким и веселым сердцем, и при случае тут же услужливо подсовывает их нам в целости и сохранности…

— Да! — ответила ей трубка веселым и молодым Любочкиным голоском. Вот тоже странная такая особенность — годы уходят, делая людей старыми и некрасивыми, а голоса их никак меняться не хотят…

— Любочка, здравствуй, это Оля…

— Олечка! Ну как ты? Я только утром о тебе вспоминала! А ты вот вдруг сама и звонишь… У вас там все в порядке? Помощь моя нужна? Помнишь, как мы с тобой договаривались? Как только понадобится моя помощь, ты мне сразу, прямо тут же звонишь!

— Ну что ж, Любочка… Вот и звоню…

— А что такое? — встревожилась на том конце провода Любочка, — Случилось что? С детьми что-то, да?

— Ой, Любочка, тут у нас такое, такое… Да все, все хорошо, ты не волнуйся только! А помощь твоя действительно мне очень нужна! Понимаешь, мне надо обязательно Василису с Петечкой к матери в Германию от себя спровадить…

И Ольга Андреевна, волнуясь и проглатывая концы слов, взахлеб начала выкладывать бывшей подруге хорошие свои новости: и про динамику свою долгожданную, и про приезд невестки своей Аллочки, которая — кто бы мог подумать! — не только рассказала немецкому мужу о наличии у нее двоих детей, но и уговорила его заняться их судьбой, то есть устроить эту их судьбу как можно более благополучно.

— Ой, как это замечательно, Олечка! — радовалась ее новостям Люба. — Как я за тебя рада! И за внуков твоих рада! Вот уж воистину, радость одна не приходит, как и беда тоже…

— Только вот за Василису я беспокоюсь, знаешь, — вздохнула тревожно Ольга Андреевна. — Она у нас девушка строптивая, с характером… Говорит, не поеду никуда, пока тебя на ноги не поставлю…

— Ну что ж, хорошая у тебя внучка, значит! Да ничего, мы ее уговорим. Когда, говоришь, Аллочка твоя приезжает?

— Завтра…

— Ну, а я сегодня приеду! Олечка, ты только не волнуйся, я обязательно с ней поговорю. Я постараюсь убедить ее, что она может вполне оставить тебя на мое попечение, и что мне это даже в радость будет. Так я приеду, Олечка?

— Приезжай, Любочка…