Синдикат (СИ)

— Так… — Кадьяк постучал двумя пальцами о столешницу, выбив короткий ритм. — Это интересно, да.

— Вроде из кооператива ты больше никого не приморил, — продолжил инструктор. — Но тут я вспомнил, как один сталевар крутил портрет Фирсова. А чего ты точно не умел, так это рисовать, значит, выучился уже после. Недавно. И тогда я сделал запросец по мазилкиным Хабаровска. Как думаешь, что же я узнал?

— Петр Евсеев, преподаватель живописи, — усмехнулся половиной рта Постников. — Убит при попытке уличного ограбления.

— Забит насмерть куском трубы, — поправил Глинский. — Перелом черепа и почти мгновенная смерть.

— Я не знал, как все повернется. А старик видел, что я пытался воспроизвести по памяти рожу Фирсова. Нехороший след.

— Куда бы ты ни пошел, остается кровавый след.

— Как за всеми нами, — безрадостно усмехнулся Бес. — Ты тоже не одних лишь капиталистов отстреливал. Даже он, — кибернетик указал на Мохито. — Скольких конкурентов превратил в овощ, перегрузив хром в башке? Но если не в субботу, то и не считается. Правда?

— У всякого греха есть своя мера, — отозвался граф, печально и мудрено.

— Я бы с тобой согласился, — серьезно и с каким-то даже пониманием вымолвил Глинский. — Если бы ты грохнул одного Василя. Да, поступок блядский, как ни поверни, но и сам директор был той еще скотиной. Послевоенные спекуляции, пенсионерские квартиры, деньги в рост под сто процентов… Можно сказать, судьба за ним долго шла, давая время покаяться. Но гнилого бандоса только могила исправит, и могила к нему пришла, наконец. Но Толчина? — тихо, почти шепотом спросил Глинский. — Двадцать один год девчонке был. Студентка в затяжном академе, копила на восстановление и чтобы брата пристроить по жизни. А ты ее убил. Даже не по приказу. Просто, чтобы не осталось свидетеля. Сколько денег ты с нее взял? Стоило оно того? В карманах приятно зашуршало?

Постников дернул шеей, наклонив голову, как пес, отрывающий кусок мяса, и промолчал.

— Хотя это я тоже понимаю, — сообщил Глинский. — Не одобряю, но понимаю. Девчонку жаль, но когда трешься с разными подонками бок о бок, можно огрести просто так. Рядом оказался в плохой момент — и все. Ладно, бывает. Но Евсеев? Старик семьдесят лет прожил, на войне побывал, причем добровольцем, от натовских «тактиков» по штабам не прятался. Хотя мог бы, все-таки категория «В». А ты его как падаль последняя…

Глинский поморщился с не наигранным отвращением.

— Как падаль, — повторил он.

В изолированном помещении царила тишина, лишь едва заметно шуршала система кондиционирования и фильтрации. И еще тихонько гудел шлем архитектора, подключенный к внешнему аккумулятору.

Кадьяк несколько раз стукнул по столу металлическими пальцами, словно щелкал бензиновой зажигалкой. Это был редкий случай, когда наемник не надел перчатки, так что в неярком свете искусственные руки производили впечатление высохших культей мертвеца.

— Как говорил один литературный персонаж, «упаси меня боже осуждать человека за то, как он зарабатывает себе хлеб или тем более мешать ему в этом», — негромко поведал иностранец, глядя куда-то в сторону. Затем перевел немигающий взгляд искусственных глаз на Постникова. — Но я бы сказал, этот вопрос требует прояснения.

— А тебе не все равно? — со злостью бросил директор синдиката. — Наемникам платят. Я заплатил. Откуда деньги — не твоя забота, пока соблюдается договор.

— Видишь ли… — Кадьяк ненадолго задумался. — Ты прав, за кровь положено платить. С одной стороны. С другой, я всегда считал, что есть разница между mercenaire и терроризмом. Я не работаю с террористами.

— Да ты человек высокой морали! — деланно восхитился Бес.

— Нет. Просто у меня есть принципы.

— Надо полагать, если бы я порешил девчонку и рисовальщика за деньги, что-то изменилось бы.

— Я не знаю, что такое «порешил»… или «порешал», но смысл понятен. И ответ «да», — серьезно вымолвил Кадьяк. — Это была бы работа. Ее… как это сказать… aspects moraux… моральные аспекты, вот. Да, их можно было бы обсуждать. Но здесь нечего обсуждать. Ты не наемник. Ты обычный грабитель и убийца.

— Да, — согласие Постникова прозвучало на удивление тихо, без прежних эмоций.

Кибернетик встал, подошел к окну и сумрачно глянул на полуденный город. Постников смотрел, однако не видел, поневоле возвратившись в те уголки памяти, которые считал надежно запертыми. Он вспоминал, не желая того, как наркоман, презирающий себя за уродливую потребность, однако неспособный порвать с ней.

— Я не хотел, — глухо сказал Бес, прижимаясь лбом к теплому стеклу, которое даже сильный кондиционер не мог охладить.

— Но сделал, — сурово напомнил Глинский.

— Да, — согласился Постников, не оборачиваясь. — Я никого не хотел убивать. Хотел оставить в живых Ки… Кристину. Хотел отдать ей деньги… потом. И вообще не думал про учителя. Но… когда все вдруг оказалось так близко, так решаемо…

Бесу неожиданно вспомнилось, как он уже стоял так, прижавшись лбом к стеклу, ожидая пулю в затылок от арбитров. Кибернетик отшатнулся, как ужаленный, сделал пару шагов обратно к столу, подальше от окна.