Синдикат

— Звонил какой-то радиохмырь, — сказал после обеда Серега. Марина пила кофе, улыбаясь Пушкину, который сидел напротив и неизменно отвечал ей дружественной улыбкой. — Какое-то название подозрительное. То ли «Христос воскрес!», то ли «Бей жидов!»…

— Это одно и то же, — продолжая улыбаться Пушкину, сказала Марина и сделала очередной глубокий, полный оздоровительной праны глоток.

— Раз пять уже звонил… Разбирайся с ним сама…

И тут он позвонил в шестой раз.

— Аль-лё-о-о?!!

В трубке как-то захлебнулись… Многозвучный тембр, полет и мощную радугу ее голоса выдерживал далеко не каждый, — прокашлялись, и захудалый, какой-то буренький мужской голос робко спросил:

— Марина Львовна?..

— Да-а-а!!!

— Вас беспокоят… из «Святого распятия»…

— Да-а-а!!!

Марина, конечно, никогда не слышала передачи этого радио, потому что последние лет десять радио не слушала вообще, но поразительный, поистине буддийской гибкости и глубины диапазон приятия этого мира позволял ей со спокойным интересом вслушиваться в любые звуки, смыслы и значения всего, что он на нее обрушивал.

— Ваш роман прочитан… — со значением проговорил насморочный голос. Марина с удовольствием отметила вес и оттенок этой известной фразы. По идее, это мог быть и приятель ее, Миша Коротков, с зажатым пальцами носом… Но нет, не похоже, совсем не тот голос.

— Мы прочитали роман и очень хотели бы пригласить вас в нашу программу в открытом эфире…

— …Дорогой мой, — выдохнула Марина, — с радостью, с огромным удовольствием, и даже с воодушевлением, но… только чуть позже, ладно? Не сейчас… Вот зазеленеет…

Вообще-то в теле — и радиопрограммах Марина часто выступала. Более того, на протяжении ряда лет вела на радио любимую многими передачу «В компании Марины Москвиной». Помимо собственного голоса, который и сам был отдельным аттракционом, она притаскивала с собой на передачи разнообразные звуковые приспособления: маленький барабан какого-то индейского племени, трещотку, дудочку, вырезанную Леней в Уваровке из камышинки, челюсть доисторического осла, найденную ею в юности на каких-то археологических раскопках, наконец, бараний рог-шофар[8], подаренный мною в Иерусалиме… Весь этот реквизит в процессе радио-эфира использовался Мариной в полной мере: барабан стучал, челюсть клацала, раковина гудела, дудочка пела, шофар созывал к молитве… Слушателям казалось, что перед микрофонами в студии работает по меньшей мере команда упаренных звуковиков. Никому и в голову не могло прийти, что весь этот, тщательно продуманный, хаос жизни осуществляет небольшая женщина с легкой улыбкой.

— Мы еще с вами встретимся обязательно… — добавила она, отпивая глоток, — когда-нибудь…

— Марина Львовна… наши слушатели, а их очень много, мечтают вас услышать, мы получили множество писем и звонков в открытом эфире… — насморочный голос напирал и напирал, словно поставил себе целью вытащить Марину из уютной квартиры в этот самый, не всегда, уютный эфир… — Ваш роман будит столько мыслей, он столько говорит православному сердцу!.. Ведь когда воскрес Господь наш, Иисус Христос…

Она не перебивала… Выслушала все до конца… Он не читал романа, что-то слышал от кого-то, а может, начальство велело обработать автора… Потом сказала прочувствованно:

— Дорогой мой, все это прекрасно… Вы не думайте, я очень рада, что он воскрес, вообще, я очень за вас рада и желаю вам огромных успехов… Сама я, правда, придерживаюсь буддийской веры…

— Это не помешает! — встрепенулся он и принялся за уговоры вновь…

Прошло минут десять, за это время Серега дважды заглядывал в кухню — сделать себе бутерброд и, глядя на мать, выразительно крутил пальцем у виска.

— Ну, что делать? — спросила его Марина, закрыв рукой трубку. — Пойти, потерять три часа, чтоб он отстал, этот… милый человек?

— Ну, хорошо… — сказала она наконец. — Вы, конечно, присылаете машину?

Он озадаченно умолк, словно его спросили — ставят ли они каждого выступающего в их передаче на пенсионное довольствие до конца жизни…

— Я вас встречу лично! — воскликнул он.

…Выяснилось, что студия их размещается где-то в районе Троицкой улицы — места Марининого детства. Это все и решило. В последнее время она чутко прислушивалась к улыбающимся знакам судьбы. Все стало ясно: ей предлагали пройтись по улицам детской ее любви, а то застоялась как-то, засмотрелась в другую сторону, а они все вон где.

На Суворовской площади — бывший институт благородных девиц… Она гуляла там, знала — в каких домах должны жить принцессы, и где должны танцевать на балах. Полукруг дорожки перед зданием предназначен был специально для карет — они подъезжали этак, ссаживали дам в их сложных нарядах, и уезжали.

Потом, во времена оны бытия Военной академии, проходили тут офицерские балы…

И парк за зданием, этот старый и, в детстве, — безграничный парк… В нем было все, даже свой планетарий. И от планетария круто вниз уходила к озеру дорожка, почти горка, по которой зимою было страшно весело съезжать на санках…