Синдикат

Перевернула листы: в разделе «Культура» на соседних колонках шел спор двух журналистов на любимую, давно расчесанную тему. Отвратительное мракобесие — запрет на исполнение музыки Вагнера в Израиле — длить долее недопустимо, писал один, мы позорим себя перед просвещенным миром, потакая националистически настроенному плебсу… Другой — в соседней колонке — отвечал, что ждать осталось недолго. Еще год-три, ну, пять, и уйдет в лучший мир этот националистически настроенный плебс — все те, кто чудом, волею небес или благодаря мужеству скрывавших их праведников ускользнул от окончательного решения еврейского вопроса — термин, изобретенный, кстати, великим Вагнером, — те, кто выжил, несмотря на все опыты, производимые над ними любителями Вагнера под музыку его же… Словом, еще чуточку терпения и Вагнер, конечно же, восторжествует в Израиле, как, возможно, и окончательное решение еврейского вопроса…

Обычная беспощадная драка ногами без всяких правил, какие бывают у нас только между своими…

Подняв от развернутой газеты взгляд, я увидела в витрине цветочного магазина неподалеку вывешенные флажки Англии, Франции и Германии, крест-накрест перечеркнутые черной краской. Над ними висел рукописный плакат: «Я байкотирую этих выблядков. А ты?»

А за стеклом магазина покупал цветы мой старый друг, с которым минут через пять мы должны были встретиться в соседней забегаловке. Этот упрямый человек лет двадцать пять уже знал, что я не люблю срезанных цветов, и все-таки каждый раз покупал гвоздики, в память о тех, еще ташкентских гвоздиках, которые — и тогда вполне случайно! — были у меня в руках в нашу первую встречу.

Я подошла, когда он расплачивался, и сказала:

— Опять гвоздики?

И мы обнялись, как после долгой разлуки, хотя перед отъездом в Россию, с полгода назад, виделись — как всегда на бегу — в Хайфе. В последнее время мы встречались в самых разных концах Израиля и всегда на бегу, потому что мой друг, сделавший в Стране ошеломительную карьеру в полиции, с недавних пор возглавлял одну из групп по борьбе с террором на Севере страны. Мне повезло, что на этот раз я перехватила его в Иерусалиме.

— У тебя уставший вид, — сказала я, когда мы забились в самый дальний угол ресторанчика и сделали заказ, что-то плебейское: горячие питы, индюшачья шварма, салж-хацилим — расхожий, но все-таки вкусный набор средиземноморской скатерти самобранки.

— Я-то, по крайней мере, имею на это право, — возразил он. — Я в последний раз спал бог знает когда. А вот ты почему выглядишь, как загнанная овца?

— Нет, я — загнанный пастух… Измученный пастырь жестоковыйных московских овец.

— Что, не едут люди?

— Не очень…

— Ну, их можно понять. Знаешь последний наш анекдот? Что такое «русская рулетка» — известно всем. А вот «израильская рулетка» — это когда человек приходит на автобусную станцию в Иерусалиме и садится в первый подошедший автобус…

— Да, смешно… Сеня, — спросила я, — что будет, а?

— Спроси что полегче… Дай-ка я лучше расскажу тебе последнюю хохму.

И пока мы ели шварму и намазывали на куски питы остро-пряную размазню баклажанного салата, он рассказывал мне эту хохму:

Некий очередной террорист-самоубийца неудачно подорвал себя, не до конца. В бессознательном состоянии его привезли в Иерусалимскую клинику «Адасса». Неотлучно при нем находился офицер израильских сил безопасности, врачи боролись за его жизнь, так как очень важно было выудить из него сведения о тех, кто засылает таких вот ребят, мечтающих о семидесяти гуриях в бесплатном раю… Словом, когда этот парень наконец открыл глаза, в мутной пелене вокруг себя он увидел все белое — стены, бесплотные силуэты в белом. Над ним склонилось лицо с внимательным тяжелым взглядом.

— Я… в раю?.. — простонал террорист.

— А ты как думаешь, — участливо спросил в ответ обладатель пронзительного взгляда, — в раю бывают евреи?

— Конечно, нет, — ответил террорист-неудачник.

— Ну, значит, ты не в раю, — заключил полковник сил безопасности и велел везти бедолагу на допрос…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дважды за этот куцый отпуск меня тягало начальство в Долину Призраков… Полдня я угробила на какое-то совещание, потом еще день — страшно и непотребно ругаясь про себя, — на встречи с каждым из начальников. А игнорировать было никак нельзя: деликатность ситуации заключалась в том, что в Иерусалиме шли неутихающие феодальные войны между главами департаментов. Именно тамошние босховские и брейгелевские персонажи, их застарелые или свежие междоусобные распри формировали принципы кооперации или, наоборот, противостояния департаментов в России. Все это было похоже на отражения в озере деревьев, растущих на берегу, или облаков, плывущих по небу, и точно также любого камня, брошенного с берега в воду, было достаточно для того, чтобы отражение разбилось, замутилось, пошло рябью… Стоило поссориться начальникам двух, прежде дружественных, департаментов в Иерусалиме, как в Москве у нас летели к чертовой матери налаженные проекты.