Синдикат

Пробегая по коридору второго этажа мимо кабинетов, поймала себя на том, что читаю имена на табличках. Ни одного Азарии на глаза не попалось. Уже выходя из здания, я спросила у охранника, сидящего над присутственным журналом, в котором отмечались все посетители Синдиката:

— Слушай, в каком департаменте сидит Азария?

— Азария? А фамилия? — спросил тот.

— Фамилии не знаю…

— Так выясни в департаменте Кадровой политики, а то я здесь недавно, не со всеми знаком…

Я поленилась возвращаться, опасаясь, что меня перехватит еще какой-нибудь начальник. Ладно, подумала, успеется. В конце концов, отзовется же он когда-нибудь на мои страстные оклики…

Вышла, и сразу увидела на противоположном углу улицы старого шляпника. Он так и сидел на своем высоком табурете, будто никуда не отлучался с него все те месяцы, что меня здесь не было. И вдруг — через дорогу! — он узнал меня и стал приветливо зазывать ладонью, что-то хрипло выкрикивая…

Я переждала поток машин и подошла к нему. Моя черная шляпа висела на болванке точнехонько на том же месте.

— А я узнал тебя! — начал он. — Сказал себе: это та куколка, которой идет черная шляпа…

— Это та куколка, — перебила я, чтобы сразу сбить с него елейный тон зазывалы, — которая умеет торговаться и ни за что не даст себя облапошить.

— Конечно, конечно! — спохватился он. — Сядь вот сюда, я угощу тебя настоящим турецким кофе…

Вытащил из-под прилавка пластиковый табурет и достал из сумки термос. — Как тебе нравится погодка?

— Февраль, — отозвалась я, неожиданно для себя усаживаясь. — …А ты что, так и сидишь тут весь день?

Он развел руками:

— Мой бизнес… Я сижу на этом углу тридцать восемь лет, с Божьей помощью…

Не много же наторговал с Божьей помощью за тридцать восемь лет этот старый хитрован, если не может снять приличный магазин…

— А ты плюнь на заработки, поезжай куда-нибудь, отдохни…

Он покачал головой:

— Не-ет, не могу… Кто ж меня заменит? Я ни разу никуда не выезжал из Страны… А куда? Куда, спрашиваю тебя, ехать? И что я там увижу такого, что хотелось бы мне прижать к сердцу?

Он достал откуда-то одноразовый стаканчик, дунул в него, выдувая пыль, отвинтил крышку с термоса, и черная дымящаяся струя кофе, благоуханного даже на расстоянии, нырнула в стакан…

— Ты поэт, — заметила я, отхлебнув глоток. — А! Замечательно… Крепкий…

— Страшно, — сказал он, качая головой, — страшно упали цены…

— Да? — оживилась я, — и на сколько же упала цена на мою шляпу?

Он спохватился:

— На эту? Побойся Бога! Эта — ручная работа, можешь свернуть ее в трубочку — ей ничего не…

— Слышали эту песню… Ты хочешь сказать, что падают зарплаты, падает уровень жизни, рушится экономика, а эта сраная шляпа пребывает в благоденствии своих 70 шекелей?

— Эта уникальная шляпа — оглянись, найдешь ли ты такую во всем Иерусалиме, — по-прежнему остается в своей небольшой стоимости…

— Тогда ты будешь носить ее сам.

Я допила кофе и выбросила стаканчик в мусорный бак.

Наперерез из кустов к помойке, вздыбив хвост, галопом промчалась скаковая кошка. На углу улицы красовался щит с глазастым трамваем, что вываливался на прохожих, как бы удивленно читая надпись внизу щита, о сроках сдачи работ на данном участке пути…

— Перекопали весь город, — заметила я, — ноги обломаешь, пока пройдешь… И ничего толкового пока не видно… Ты веришь в этот трамвай?

— А, — сказал он, — слушай, Иерусалим Тита пережил, римский плуг, арабских коз… Ну, так пойдет здесь трамвай, или не пойдет здесь трамвай…

А вот сколько, скажи… положа руку на сердце, ты дала бы за эту шляпу?..

— Когда я торгуюсь, то не кладу руку на сердце, оно у меня для других целей… Но сорок шекелей по-прежнему мне не жалко.

И еще в течение минут десяти мы оба наслаждались нашим бессмысленным торгом. Я не собиралась зимой покупать летнюю шляпу, он знал это и не хотел прежде времени спускать цену… Февральский ветер пощипывал веки, стыли руки без перчаток, которые я не взяла сегодня из дома, обманутая дневным теплом. Бесстыжий трамвай со щита пытался заглянуть за угол, где стояли два мусорных бака, словно был одержим желанием увидеть — чем там лакомятся трое отважных иерусалимских кошек…

— Ладно, — проговорила я, поднимаясь. — Бог даст, будет и лето на этой улице… Тогда и продолжим нашу захватывающую беседу…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

За два дня до нашего возвращения в Москву им удалось взорвать кафе в центре Иерусалима, — чудесное уютное кафе, любимое место встречи студентов. Я не раз бывала там, помнила интерьер: старые кованые лампы на цепях, свисающих со сводчатого потолка, плетеные этажерки с книгами современных писателей, антикварные круглые столы с венскими стульями, и по углам — несколько потертых «вольтеровских» кресел, накрытых пледами… Это было время ланча, перерыв между занятиями в академии Бецалель и двух колледжах неподалеку.