Вспоминать он начал благодаря курткам. Это странно, потому что во время гонок они курток никогда не надевали. Как и обещал Шоу, Дюран погрузился в звуки океана, в плеск и журчание воды. С закрытыми глазами он слушал пленку и гонял по волнам с друзьями, правил рулем и чуть притормаживал, оценивая оптимальный галс, когда судно приближалось к бую. Команда сидела в куртках, хотя, как все знали, никто не носил их на борту.
– О каких куртках вы говорите? – спросил Шоу.
– Командные куртки… Не то, что надеваешь на соревнованиях, а то, что носишь до и после регаты. И в университете.
Они уже пытались взглянуть глазами Джеффри на университетский городок, попробовали рассмотреть планировку зданий, студентов, профессоров, надписи на сооружениях, примечательные объекты и статуи. И все эти попытки по-прежнему заходили в тупик, потому что Дюран акцентировал все внимание на, казалось бы, незначительных деталях: фирменных знаках на карандашах и блокнотах, междугородных телефонных кодах, спортивных принадлежностях… И куртках.
– Какого они цвета?
– Черные с белым.
– Черно-белые. Не типично. Вы уверены? Вы, случайно, не фотографию вспоминаете? Может быть, они темно-синие?
– Нет, черные. Чернильно-черные с белыми буквами.
– Опишите поподробнее.
Пациент становился все беспокойнее. Ему хотелось сменить позу, но он не мог – Джефф почти примерз к месту от неприятных воспоминаний. Так проявлялся страх. Дюрану было нестерпимо холодно, он оцепенел, и ему казалось, будто он обложен льдом, – обмен веществ замедлился. Пациент боялся пошевелиться, опасаясь выпустить на волю что-то таящееся внутри, и он не понимал – почему. Логический сектор его мозга оказался в состоянии взвешивать реакции и не одобрял дискомфорта. Разве можно бояться курток? Что в них страшного?
– Не торопитесь, – проговорил Шоу. – Думайте о куртках. Они на пуговицах или на молниях? Из какой сшиты ткани?
– Я не могу думать. Мыслям тесно. – Ощущения сузились, остались только давление и холод. Дюран с ужасом почувствовал, как голову со всех сторон сдавливают льдины и мозг застывает.
– Вы можете думать. Они на пуговицах или на молнии?
Нет ответа.
– Повесьте куртку на вешалку в своей комнате, – предложил Шоу.
Так пошло легче. Куртка была на крючке, а не на Джеффе.
– Она на молнии, – сказал Дюран.
– Превосходно! Спереди куртки что-нибудь есть? Кроме застежки.
– Вышивка.
– Какого цвета?
– Белая.
– Что это? Что там вышито? Буквы? Слово? – Шоу заколебался. – Ваше имя?
– Медведь, – сказал Дюран, удивившись не меньше доктора.
– Только голова? Или весь целиком?
– Это медведь, – повторил Джеффри.
– Белый медведь?
Пациент кивнул. Слова давались ему с огромным трудом, и отвечал он медленно.
– Да, полярный медведь.
– Медведь, – проговорил Шоу еле слышно, почти шепотом – шепотом, полным ликования. – Черное и белое. Полярный медведь, – повторил он теперь еще громче.
В его интонации звучал триумф, от которого Дюрана захлестнула паника.
Полярный медведь красовался на груди куртки, в то время как на спине – что теперь нетрудно было представить – виднелись слова «Паруса Боудена». Все университетские команды носили специальные куртки с символом университета и надписью с видом спорта.
– Боуден, – проговорил пациент. – Колледж Боудена.[35]
– Да, – подтвердил Шоу, – конечно: Роберт Пири[36], полярные медведи.
Так вот где Джефф получал степень бакалавра – в колледже Боудена, а не в Брауне. Неудивительно, что его не узнали на встрече сидвеллских выпускников – он же из штата Мэн. Теперь Дюран вспомнил и еще одно – он учился в Бетеле, в Академии Гулда, где его мать преподавала английский.
Внезапно на первый план вышел огромный фрагмент его прошлого; сердце пропустило удар, как бывает в долгом путешествии по воде, когда неожиданно отказывает корабельный двигатель. Вся жизнь промелькнула перед глазами за миг, который, казалось, растянулся в целую вечность, и он точно умер на мгновение. На секунду Дюран подумал, что у него сердечный приступ.
Тут «моторчик» снова застучал, и пришло осознание того, что с сердцем все в порядке – просто Лью Макбрайд вернулся домой после долгого отсутствия.
Его переполняло ликование, как вдруг перед глазами стала проявляться новая картина. Комната цвета охры, похожая на скотобойню: со стен стекает кровь, а в голове с визгом проносится мысль: «Боже мой, я их убил».
Все исчезло. Картинка пропала так же быстро, как и появилась. Глаза его широко раскрылись, и он обнаружил себя там, где все это время и находился – в удобном кресле напротив доктора Шоу. И Льюиса переполняла студеная смесь радости и скорби: «Как я рад, что теперь знаю, кто я. Но как все-таки жаль, что я такой».
Вспомнив свое имя, Макбрайд поразился, насколько органично оно вписывалось в его представление о себе. Он подумал о матери – о настоящей маме, а не об иконе в рамке для фотографий, что стояла в его квартире. О том, как мать брала его на руки и поднимала, припевая: «Вот он, Лью! Крошка Лью!»
– Прервитесь на секундочку, – попросил Шоу – Я переверну кассету.