Синдром человеческого магнетизма

В середине – конце 1950-х годов лучшим местом для знакомства одиноких евреев были танцы, спонсируемые синагогой. Когда мой отец впервые встретил мою мать, он отверг ее, потому что ей было всего 16 лет. Мама с болью вспоминала, как он отвернулся от нее и начал заигрывать с ее 18-летней подружкой. Два года спустя на тех же танцах они встретились снова. Как только мой отец сообразил, что она стала совершеннолетней, он тут же включил режим обольщения. По рассказам мамы, отец произвел на нее сильное впечатление, потому что был старше и казался более зрелым, харизматичным и привлекательным. Но больше всего ей понравилось, что он был евреем, имел диплом инженера Университета Иллинойса, работу, машину и мог позволить себе собственный дом. Моя мама оказалась легкой и достаточно сговорчивой добычей.

Мой папа без памяти влюбился в мою мать из-за ее потрясающей красоты, невинности и готовности обожать его и возводить на пьедестал. Мать поддерживала его иллюзию о том, что он хороший муж, хороший отец и работящий кормилец семьи. В ответ отец позволял ей жить в своей иллюзии об обожаемой и порядочной жене, матери и хранительнице домашнего очага. Они не только нашли друг в друге эмоциональное убежище, но и оба получили возможность сыграть реалистичную сюжетную линию, в которой «парень встречает девушку, и они счастливы навеки», хотя это было лишь временным явлением. В действительности ни один из них не осознавал, какой одинокой была его вторая половинка и насколько каждый из них нуждается в этом браке, несмотря на попытки сбежать от него. Неведомо для них их семейная история и детские травмы привязанности создали идеальный любовный союз.

Мой отец страдал от социопатии и клинической депрессии на протяжении всей своей жизни. В 55 ему официально диагностировали глубокую депрессию, и тогда случилась его первая из десяти последующих госпитализаций. Позже я узнал, что еще в 40 лет он начал злоупотреблять лекарственными стимуляторами, чтобы избежать психологической боли. К 65 годам его усиливающаяся зависимость от препаратов потребовала стационарного лечения. На более позднем этапе у него развилась полная зависимость и от стимуляторов, и от наркотиков, из-за чего он оказался в стационаре по программе избавления от наркотической зависимости. Помимо лечения от глубокой депрессии или зависимости, мой отец жаждал ощущения защищенности и безопасности, которое давала ему больница. В медицинских учреждениях он мог сбежать от своих проблем, освободиться от тревоги и беспокойства и в то же время быть окруженным заботой и вниманием. Это стало дурной привычкой, которую никто в семье не мог понять.

Чак и Лил, родители моей матери

Созависимость моей матери, как и НРЛ моего отца, можно объяснить ее детской травмой привязанности. Эстафета была передана ей родителями, созависимым отцом Чарльзом (Чаком) и матерью-нарциссом Лиллиан (Лил), каждый из которых в свое время получил свою эстафетную палочку.

Примерно в 1885 году отец Чака, 16-летний Макс, был похищен русскими «патриотами», которые насильно заставили его пойти в армию. Благодаря политическим связям и взяткам семья добилась его возвращения, но только после того, как он отслужил по меньшей мере год в тяжком рабстве вдали от дома. В конце 1890-х годов Макс и его жена Дора вынуждены были покинуть Россию из-за начавшихся еврейских погромов. Молодые супруги приехали без копейки в кармане в Оттаву, Онтарио, где они впоследствии вырастят восьмерых мальчишек.

Мой дед Чак родился вторым из восьмерых детей. Его отец был убежденным сторонником строгой дисциплины и верил в поговорку «Пожалеешь розгу – испортишь ребенка». По сегодняшним меркам его метод можно охарактеризовать как чрезвычайно жестокое обращение. Макс, казалось, больше старался разбогатеть с помощью разнообразных схем, чем обрести постоянную работу. Его нереализованная тяга к перемене мест вынуждала домашних жить в бедности. Рост семьи и финансовые трудности вынудили всех мальчиков продавать газеты на перекрестках Оттавы.

В записанном разговоре мой прадедушка рассказывает о своем тяжелом детстве.