Синдром Дездемоны

Юлька на уговоры не поддавалась и продолжала хныкать. Алька вся измучилась, пока ее собирала. А время шло – с тревогой поглядывая на часы, она поняла, что уже никак не успеет уложиться в полчаса и появится в нотариальной конторе никак не раньше, чем через сорок минут. Да, как-то не подрассчитала она время, не учла, что собирать ребенка придется так долго!

Наконец, замотав Юльку в теплую пеленку, уложив в коляску, подоткнув сверху двумя одеялами – одним байковым и другим теплым, шерстяным, – Алька уже на грани нервного срыва вышла из квартиры. Закрыла дверь ключами и тут столкнулась еще с одним неожиданным препятствием – поскольку лифт в пятиэтажном доме отсутствовал, коляску надо было спускать вниз по лестнице!

– Юлькин, солнышко, не плачь… Не плачь, я прошу тебя, – все уговаривала Алька, осторожно преодолевая ступеньки. – Ты что у меня сегодня расплакалась, а? По маме скучаешь? Не переживай, с мамой все в порядке… Все в полном порядке… Вот увидишь, она сегодня нам позвонит! Непременно позвонит! А может быть, даже приедет! Она ведь в четверг обещала приехать, помнишь? А сегодня как раз четверг!

Вот так, с долгими уговорами и прибаутками, Алька наконец одолела лестничные проемы – к счастью, этаж был второй, а не пятый! – миновала темный «предбанник» в подъезде, открыла дверь и, оказавшись на улице, вдохнула полной грудью.

Погода и в самом деле была волшебная. Солнце светило не по-весеннему горячо, щедро заливало своими лучами ярко-синее, без единого облачка, небо, нещадно палило снег, который таял буквально на глазах и разливался широкими лужами, прожигало в нем радостно-черные земляные дыры. И ветер был влажным, свежим и ласковым. Таким, каким бывает ветер только в марте…

Весна была хорошей и настоящей.

И Юлька, едва вдохнув свежего воздуха, сразу замолчала. Заснула и даже заулыбалась чему-то во сне…

В четверг ему снова позвонили.

И снова – на тот же рабочий номер, который использовался в личных целях или в особых случаях. Тихон с утра не отлучался из кабинета – ждал, прекрасно понимая, что время пришло. Курил за рабочим столом, чего не позволял себе раньше никогда, хриплым, простуженным басом орал без причины на подчиненных, отменял по телефону все встречи и визиты, ругался с заказчиками и, не стесняясь в выражениях, посылал подальше клиентов, просрочивших сроки выплаты за реализацию.

В этот один-единственный день фирма понесла такое количество финансовых потерь, каких не случалось за все время ее существования.

Но Тихону на это было наплевать.

Ему вообще на все было наплевать. Гори они синим пламенем, этот бизнес, эти заказчики, эти поставщики! Пусть исчезнет с лица земли маленький городок Фолиньо на восточном побережье Италии вместе с мебельной фабрикой…

Не церемонясь в выражениях, он с утра успел объяснить все это своей секретарше, которая ничем таких слов не заслужила. Секретарша тихонько плакала у себя за столом часа два, потом исчезла куда-то и вскоре появилась с лицом, похожим на маску из японского театра кабуки. На припухших от слез щеках – толстый слой пудры, узкие щелочки глаз и опущенные вниз уголки губ дополняют картину.

«Нужно будет прибавить ей зарплату, – подумал Тихон, увидев это лицо. – Увеличить в два раза. Или в три. И отправить в отпуск куда-нибудь на Мальдивы. Но это – потом…»

Три дня Тихон почти не спал, не ел и не брился.

Смотреть на него было страшно.

А разговаривать с ним – еще страшнее.

Трубка запиликала как раз в ту минуту, когда он уже сам потянулся к ней, чтобы звонить в милицию. От отчаяния и страха он чуть было не сделал того, чего делать было нельзя. Ни в коем случае…

В трубке что-то щелкнуло, зашипело, и чей-то голос, похожий скорее на мужской, чем на женский, отчетливо произнес:

– Сегодня в восемь часов вечера. В Битцевском. Зайдешь с Балаклавского, с восточной стороны лесопарка. Пройдешь метров двести, сядешь на любую скамейку. Незаметно опустишь в урну пакет с деньгами, встанешь и пойдешь обратно к выходу. Через полчаса после этого получишь ребенка.

– Где?! Где она будет? – прохрипел Тихон в трубку.

После паузы услышал короткий ответ:

– Узнаешь.

И следом потянулись гудки.

Гудки, у которых при всем желании нельзя уже было ни о чем спросить. Нельзя было узнать, что там с Юлькой, как там она, жива ли, в порядке ли…

Он посмотрел на часы. До восьми вечера оставалась еще целая вечность. Миллиарды световых лет, если перевести время в то измерение, в котором жил сейчас Тихон. И эту вечность нужно было чем-то заполнить. Оставаться на работе он не мог – умом понимал, что вреда от него в этот злополучный четверг гораздо больше, чем пользы. Еще пара часов на работе – и у фирмы вообще не останется ни клиентов, ни поставщиков, ни сотрудников. Идти домой, где в спальне, в кухне, в ванной и даже в гостиной – везде и все напоминало о Юльке, – было тоже нельзя. Бестолково наматывать по городу километры после трех суток практически непрерывного бодрствования значило подвергать риску не только свою жизнь, но и жизни других людей.

Нет, ни то, ни другое, ни третье.