Синдром Настасьи Филипповны

— Не волнуйся, доченька, я тебя не оставлю. Тут внизу есть киоск, я все, что надо, куплю. Много ли мне надо-то? Только чтобы ты выздоровела…

Тут к горлу подкатили неудержимые слезы, она торопливо закрыла лицо руками.

— Прости. Сейчас… сейчас пройдет.

Глаз Юли наполнился слезами.

— Не плачь, доченька. Если ты не будешь, то и я не буду. Поспи. Я сейчас вернусь.

Но когда она вернулась, купив в киоске зубную пасту, щетку, влажные салфетки, Юля не спала: караулила. Взглянув на мать, она скосила глаз на раскладушку.

— Хочешь, чтоб я легла? Ладно. Я устала.

Она легла и незаметно для себя уснула.

Глава 9

Трубку вынули через три дня, но говорить Юламей все равно не могла: челюсть была стянута скобками. Зато ей разрешили сидеть в постели, капельницу подключали теперь только на время кормления, и она смогла воспользоваться лэптопом, который привез ей Мирон Яковлевич Ямпольский.

— Ну-с, кто тут у нас папаша Нуартье? — шутливо спросил он, входя в палату. — Ты «Графа Монте-Кристо» читала? Ну конечно, читала. Помнишь, там был такой вредный старикашка? Говорить он не мог, только сидел в уголке и подмигивал. Зато он один знал всю правду. Вот и ты у нас поработаешь папашей Нуартье. Идет?

Они с майором Воеводиным провели совместный допрос по всей форме.

Адвоката заинтересовал момент, ускользнувший до поры до времени от следователя: как это получилось, что Юля осталась одна в раздевалке? При помощи лэптопа Юля рассказала им о туфле, засунутой за батарею.

— Туфлю нашли? — спросил адвокат.

— Нашли, — подтвердил следователь. — Юля не успела ее надеть.

— Отпечатки взяли? — продолжал адвокат. — Она же не сама попала за батарею!

— Сговор, — задумчиво проговорил следователь. — Кто-то из девочек был в сговоре. Черт, теперь придется снимать отпечатки у всей женской половины класса! Мне могут не дать ордера.

— И не надо, — сказал адвокат. — Снимите отпечатки с туфли, исключите Юлины, и мы придержим эту информацию до суда. С такой карты надо ходить вовремя!

Мать и дочь смотрели на него как зачарованные. Следователь тоже.

Через две недели скобки сняли и отпустили Юламей со все еще загипсованной рукой, забинтованной головой и стянутыми эластичным бандажом ребрами поправляться дома.

И тут началось. К ней ломились родители всех четырех мальчиков, их адвокаты, учителя из школы. Элла отсылала всех к Ямпольскому, но они слушать ничего не хотели. Всем хотелось поговорить именно с Юламей.

— А давай, мама, чего там! — хриплым, словно каркающим голосом проговорила Юламей. — Послушаем, что они скажут.

Элла объявила, что больше одного человека за раз в дом не пустит, и желающим пришлось встать в очередь. Они клянчили, умоляли, угрожали, срамили, обещали деньги.

— Деньги вы нам по суду заплатите, — говорила Элла.

— Ну зачем по суду? Мы вам без всякого суда заплатим гораздо больше!

— Больше нам не надо. Сколько суд решит.

Ямпольский, узнав, что они «пускают посетителей», дал Элле компактный, чувствительный магнитофончик, велел замаскировать его и включать при каждом визите.

— Никогда не лишайте дурака веревки, на которой он повесится, — сказал при этом Мирон Яковлевич. — И старайтесь говорить поменьше, слушайте, но не давайте им никакой информации.

Элла еле успевала менять диски.

— Ну поймите, это же дети! — говорили ей. — Ну увлеклись. Мы с них шкуру спустим. Хотите, при вас выпорем? Они лично будут просить у вас прощения. Но зачем губить сразу столько жизней? Ну что вам, легче от этого станет?

— Станет, — хрипела в ответ Юламей.

— Ну зачем вам проходить через все это? — спрашивал один из адвокатов. — На суде вас распнут, можете не сомневаться.

— Не сомневаюсь, — отвечала Юламей, с ненавистью сверля его единственным глазом. — Но судить будут все-таки не меня, а ваших клиентов.

— Я не отдам своего единственного сына на растерзание, — заявила одна из матерей. — Вы сами во всем виноваты. Нечего было провоцировать. И вообще, я не знаю, что вы здесь делаете. Ехали бы в свою Америку.

— Прошу вас, — умоляла другая, — ну войдите в наше положение! Ну неужели вы не можете пойти нам навстречу? Неужели у вас ни капли жалости нет?

— У меня есть жалость, — отвечала на это Элла. — И я уже иду вам навстречу. Я не прошу вас войти в наше положение.

— Ну не убили же ее! — рассуждала третья. — Жива осталась, вот и скажите спасибо!

— Лучше б они тебя убили, — заявил напрямую любящий папаша Потапчука. — Между прочим, это и сейчас можно устроить.

— Между прочим, — ответила Элла, окончательно потеряв терпение, — суду будет небезынтересно послушать ваши слова. Они записаны.

Он обвел квартирку бешеным взглядом.

— Что вы! — засмеялась Элла. — Здесь только микрофон, а сама прослушка далеко отсюда. И вы уже все сказали, так что уходите.

После этого она прекратила прием посетителей. Но они не успокоились. Они прислали священника. Батюшка велеречивым рыдающим баритоном взывал к милосердию и прощению.

— Вот вы и прощайте, это ваша работа, — посоветовала ему Юламей. — А я судиться буду.

— Господь рек: «Мне отмщение, и Аз воздам», — провозгласил священник.