Синдром отсутствующего ёжика

Я побывала в одном из самых странных мест на земле – в квартале безмолвия, бенедиктинском монастыре, обитательницы которого хранят полное молчание. Самих монахинь я не видела. Смотрела на окна их келий и думала о тех людях, чьими усилиями молодые и не очень молодые женщины берут обет молчать вечно. Как нужно было обидеть, изуродовать душу, сломать судьбу, чтобы женщина пришла сюда, в обитель молчания. В мир, где только молчанием можно что-то сказать – что-то самое важное…

Я съездила в грот, где вода в любую погоду ярко-синего цвета. Все туристы рядом со мной фотографировали и снимали на камеру воду и стены грота. Я тоже сделала снимок, прекрасно понимая, что на изображении не получится главного – странного безлюдия этих мест, пустынности, ощущения дикости и первозданности природы.

Я заглянула в Пещеру Тьмы, в которой нашли скелеты древних карликовых слонов и носорогов. И, увидев останки доисторических животных, в который раз уже здесь, на Мальте, подумала о том, что живу на Земле как гость – не зная многого о ней самой, о том, что вокруг меня, что было до меня…

Но самое яркое впечатление у меня осталось от Мдинской темницы с ее коллекцией орудий пыток. Глядя на «испанские сапоги», искривленные временем или количеством мучеников, побывавших в них, на простую и страшную дыбу, на прочие подобные устройства, придуманные человеком для того, чтобы причинять другому такую боль, которую просто руками не причинишь, я думала почему-то о нас с Вадиком Хисейкиным.

Неужели и вправду он так мучился все эти годы, что решил мне отомстить? Неужели он испытывал боль или муки, как будто я загоняла ему иголки под ногти, как он не раз мне говорил? Я все напоминала и напоминала ему о том, что нельзя из-за другой женщины или даже других детей забывать ни в чем не повинного ребенка, ему надо тоже уделять время, находить в себе душевные силы, чтобы слушать его не очень интересные детские рассказы, отвечать на вопросы, на которые нет ответа, давать тепло и любовь, которых нет…

Мучилась-то скорее я. Каждый раз, когда приезжал Вадик и смотрел на меня ужасными глазами. И каждый раз, когда он обещал и не приезжал, и Ийка сидела бледная и молчаливая, глядя на меня несчастными глазами. Каждую весну, когда приближался летний сезон и мне хотелось свозить Ийку на море, а Вадик никак, до последнего, не желал понимать, чем Черное море лучше речки Клязьмы, и что мне, даже если я прыгну через голову, не накопить достаточно денег на поездку – не с чего копить.

Кто-то сходит с ума от физической боли, кто-то – от невыносимой боли душевной. Не сошел ли просто Вадик с ума? Вадик или я… Он ведь не устает повторять мне, что я не вижу себя со стороны…

После камеры пыток я решила больше не посещать исторические места, чтобы окончательно не разочароваться в человечестве и себе самой. В пыточной я спросила себя: «Смогла бы ты выдержать такие пытки, чтобы освободить Ийку – не только из КПЗ, но от всех мук ее маленькой души, чтобы она снова стала спокойной задумчивой маленькой девочкой, ласковой и осторожной, а не приживалкой у Хисейкина?» «Я готова умереть! – тут же ответил кто-то из глубины моей собственной души. – Но такие страшные пытки… Нет-нет, терпеть не хочу!» Но в пыточной умереть не предлагают. Предлагают мучиться и жить дальше…

На следующий день, который нужно было прожить на Мальте, я все-таки съездила на остров Гозо, про который Лео мне рассказывал, пока мы ехали на фиесту. Взяла по-барски маленький катер и поехала вдвоем с лодочником, невысоким, коренастым мальтийцем, отлично говорящим по-английски. На носу катера были нарисованы выразительные глаза Осириса, хранящие моряка среди волн. По дороге лодочник рассказал мне много интересного про местную жизнь. Про то, что в стране запрещены разводы и аборты, про то, что все мальтийцы до одного – добросовестные католики, практически не употребляющие алкоголь. Я, памятуя неловкость с Лео во время нашей беседы в автобусе, даже не стала заикаться о своих забавных впечатлениях на первой прогулке по скалистому берегу. Тем более, кто сказал, что они были именно мальтийцы?

Высаживая меня на острове, смуглолицый и кареглазый лодочник, очень напоминающий оруженосца арабского принца, похвастался:

– Можете рассказывать дома, что сидели рядом с прямым потомком рыцарей! Моя фамилия – Спитаре!

Я помнила, как Лео говорил мне, что он тоже – Спитаре. И спросила лодочника:

– А у вас нет случайно родственника по имени Лео?

– Лео? – он задумался. – Был, но он умер в прошлом году. Но у меня очень много родственников. Мы же здесь почти все родственники…

Уже потом, в гостинице, Лео, смеясь, объяснил мне: действительно, Спитаре – самая распространенная фамилия в их стране. Потому что такую фамилию давали в детских приютах незаконнорожденным детям госпитальеров, рыцарей, позволявших себе в долгих походах время от времени снимать тяжелые, обуздывающие плоть латы…