Синдром отсутствующего ёжика

Помойка оказалась поблизости. Видеть ее можно было только из торца одного дома, как раз в него и входила Ийка. Ясно. Значит, Иечка живет где-то здесь. Я посчитала – всего три окна на четвертом этаже, откуда можно было любоваться помойкой. И на окне должны быть жалюзи. Да, вот оно, точнее, они – два узких, как бойницы, окошка рядом, оба закрыты до половины простыми белыми жалюзи. На одном боком сидит Ийкин желтый медвежонок… Второй, рыжевато-коричневый, его братик, сидит у нас дома. Два медвежонка когда-то обнимали друг друга лапками на липучках, и Иечке казалось, что это мы с ней. Меня тронуло, что она забрала с собой одного медвежонка – значит, не все очерствело в ее душе. Хотя хорошо известно, что сентиментальные люди бывают очень жестокими.

Я долго смотрела на окна, пытаясь почувствовать, дома ли Ийка. Сидит ли сейчас в этой комнате или где-то еще… И мне показалось, что ее дома нет. Может быть, Хисейкин взял ее на дачу, и она сейчас с восторгом смотрит на известных приятелей Хисейкина, сделавших у него операции, или, скорее, только собирающихся под нож. Из тех, кто уже подрезал носы, щеки и ляжки, в друзьях мало кто остается.

Я вернулась к воротам, достала конвертик с карточкой и позвонила снова. Охранник открыл окно и совсем грубо спросил:

– Чего еще?

– Можете передать Ие Хисейкиной, дочке Вадима Хисейк…

– Не могу! – ответил охранник и захлопнул окно.

– Можете передать ей подарочную карточку? – спросила я, не очень надеясь, что охранник услышит через закрытое окно.

– Карточку? – заинтересованно спросил он и даже чуть высунулся из окна. – А какую? В какой магазин?

Я посмотрела на красноватую морду не очень молодого, но и не старого еще охранника. Какой же гад, а…

– Есть такой новый торговый центр… «Кратер». Не слышали? Красный террор… Вот такую карточку не передадите?

Охранник несколько мгновений соображал, потом сплюнул: «Да пошла ты!» – и повернулся ко мне спиной.

Я купила по дороге понемножку вкусных вещей, два воздушных шарика, две баночки мыльных пузырей и две похожие, но разные китайские машинки, которые можно спокойно разломать за вечер и выбросить – они стоили по пятнадцать рублей. Почему-то часто, покупая китайские товары, я представляю себе молчаливую китайскую женщину, сосредоточенно и быстро собирающую детали игрушки или строчащую на машинке брючки с панамками. Вокруг нее еще пятьдесят или сто таких же женщин, дома у них сидит один ребенок, и каждая, мерно нажимая на педаль машинки или собирая куклу, думает, как хорошо бы было, если бы у ее ребенка был братик или сестричка… А лучше два… А еще лучше – семь, как было когда-то в ее собственной семье…

Открывая дверь квартиры, я сразу почувствовала неладное. Звонить с дороги Грише я не стала, боясь разбудить Владика, но он, похоже, проснулся и без моего звонка. Когда я входила на площадку и доставала ключи, то явственно слышала стук упавшего предмета и громкий голос Владика. Правда, что он говорил, я не разобрала. Теперь за дверью стояла полная тишина. Хуже этого нет, если знаешь, что в квартире два ребенка и оба не спят.

Я вошла в прихожую и с порога огляделась. Да-а-а… Вот такого у нас в квартире еще не было… «Был на квартиру налет? – Нет. – К нам приходил бегемот? – Нет…» Такое милое и смешное стихотворение, я часто читала его Ийке, но она даже представить не могла себе, что можно сотворить, пока дома нет мамы. Сама Ийка всегда тихо играла с куклами или смотрела картинки в книжках, которых у нее было огромное количество. И еще любила убирать все на место. А повзрослев, читала или рисовала, потом тщательно, сосредоточенно отмывая кисточки и руки.

Наклонившись и со вздохом поправив свой покосившийся портрет «Мама улыбается и с ромашками», который Ийка нарисовала лет в семь и сама повесила в нашей маленькой прихожей (с тех пор он так там и висит, очень низко, на уровне головы семилетнего ребенка), я сняла ботинки и заглянула в комнату.

На полу, среди обломков игрушек, разваленного лего и, увы, осколков – чего, я пока не поняла, – сидел Владик и крутил в руках голову рыжего мишки. Мягкое тельце игрушки валялось рядом. Думаю, понадобилась порядочная сила, чтобы оторвать голову, она вовсе не болталась на ниточке. У Владика было совершенно зареванное лицо и красные, еще даже не высохшие глаза. Гриша стоял вытянувшись по стойке «смирно» и смотрел в пол. Думаю, он уже был морально готов отправиться в ванную на ночь или в ссылку на балкон.