Синдром паники в городе огней

Я спросил мсье Камбреленга, не случалось ли и раньше чего-то подобного? Он взглянул на меня с таким укором, что я тут же отказался от намерения вдаваться в детали. Однако он не перестал сверлить меня взглядом, и это был взгляд из разряда тех, что говорят: «Как это возможно, чтобы человек, который уже начал что-то соображать, задавал такие глупые вопросы?»

— Придется подождать, — произнес мсье Камбреленг, понимая, что никто другой никакого решения не предложит.

Подождать? Но чего? Слова тоже устают, проинформировал нас мсье Камбреленг. Мятежи слов похожи на человеческие, в какой-то момент они выдыхаются сами по себе.

Нас все-таки интриговала природа молочной субстанции внутри лавки. Откуда могли исходить эти пары, которые вот-вот, казалось, сгустятся в желе? Не надо ли нам ворваться в лавку без промедления и вызволить оттуда Франсуа? Нет ли опасности для человека задохнуться посреди такого загустевания слов?

Нет. Мнение на сей счет мсье Камбреленга было категорическим. Нам не следовало в данный момент входить в магазин. Это все равно что совершить насилие над чьим-то мозгом. Слова, выбившись из книг, сформировали своего рода искусственный мозг. Они перестроились по другим правилам, сгустились в режиме свободы. С точки зрения слов, сказал еще мсье Камбреленг, всякая книга есть диктатура, даже если она, книга, для человечества является шедевром. Так что иногда, и это как раз тот случай, слова выходят из-под обложек и создают республики. Да-да, уверял нас мсье Камбреленг, у слов бывает иногда такая власть, такая сила — развязать череду освободительных реакций. От больших скоплений слов, которые представляют собой библиотеки, книжные магазины и даже человеческий мозг, можно ждать чего угодно. И у нас в головах слова иногда бунтуют и создают республики, побыв взаперти, в изоляции, в мумифицированном состоянии… Но многие ли из нас думают об этом, многие ли отдают себе отчет в том, при каком режиме живут слова в их головах — при диктатуре или при республике? Очень немногие, очень… Мы все считаем себя мыслящими существами, тогда как мы — всего лишь словоприемники…

— Так или иначе, — добавил мсье Камбреленг, — мятежи такого сорта в последнее время участились. Власти об этом не говорят, все это держится в тайне, но я-то видел восстания слов. Такое восстание было даже в старом здании Национальной библиотеки, и тогда миллионы книг перевели в ее новое здание.

Пока мсье Камбреленг сообщал нам все это, а мы в возбуждении толклись перед лавкой, какой-то дымок стал просачиваться наружу из-под двери. Мимо прошла пожарная машина, но у нее явно было другое место назначения. Кто-то открыл окно этажом выше, над лавкой, высунулся и задал банальный на вид вопрос:

— Опять началось?

— Опять, — ответил мсье Камбреленг жильцу дома, господину с брюшком лет шестидесяти.

— Вот наказанье, — прокомментировал персонаж.

Как будто этот обмен репликами дал нам знак, как поступить, Пантелис потянул меня за руку к кованой двери церкви Сен-Медар и спросил:

— Вы когда-нибудь читали эту надпись?

На двери была прибита табличка, предназначенная для туристов, одна из тысяч подобных ей, рассеянных по всему Парижу. На табличке была краткая информация относительно истории места и церкви Сен-Медар.

Пантелис ткнул в один из параграфов. Из него явствовало, что между 1728 и 1732 годами вокруг церкви регулярно происходили ужасающие сцены коллективной истерии, с процессиями и чудесными исцелениями. Но в один прекрасный день на двери церкви появилась следующая надпись: «По приказу Короля, Господу Богу более не дозволяется совершать чудеса в этом месте».

51

Вот с этой-то минуты я и начал видеть слова. Я не думал, что такое возможно, не думал, что мир населен словами, которые находятся в непрерывном движении, жадные до новых встреч, до новых сочетаний. Еще одна граница позади, сказал я себе, когда вокруг прорезались первые плутающие слова. Они были большие, одни матовые, другие прозрачные. Мне трудно их описать. Ну, представьте себе медуз или такие надутые шары… в общем, они плавали, как будто весь мир стал водной средой.

Слова переходят из одного мозга в другой, как из аквариума в аквариум, с беззаботной грацией, то лениво, а то поживее. Я ощутил свой собственный мозг как огромный аквариум на миллионы слов, но аквариум без стенок, форма, масса и объем которого определялись единственно желанием какого-то количества слов жить вместе, кучковаться.

Весь город был обитаем словами. Я видел у церкви Сен-Медар слова прохожих, слова, которые выходили из открытых окон домов, из открытых дверей кафе. Стоило двум людям сойтись и начать разговор, вокруг них образовывалась туманность из слов.

Я даже смутился, когда Фавиола вдруг спросила «на что вы так смотрите?», а я смотрел как раз на слова, которые она мне адресовала — как они выходят из ее мозга и прямо-та-ки со сладострастием перетекают ко мне в мозг.