Синдром пьяного сердца

- Ну, вы как бы отломились, - хохотнул тот. - Иные, уехав, даже забывают, чей они хлебушек едят... Но не все, не все! Наши-то пииты каковы, а ведь не отрываются, нет!

Он указал на поэтов, которые в этот момент, и правда, не отрывались от стаканов, по пути снова затеяв чтение стихов. Но их уже не слышали. Да и отцы-кормильцы отвалили в сторону, исчезли за дверями одной из кают, где был накрыт для них другой столик, более основательный.

- Давай-ка выпьем за нас, за русских, - предложил деятель, разглядывая нас в упор, и добавил, будто готовился к выступлению: - В русских - особая стать, как говорит в своих песнях Людмила Зыкина... Мы еще покажем, на что мы способны!

- Да уж показали, - произнес Садовников, но вполне миролюбиво.

Но деятелю почему-то не понравилось, как он это сказал. И он тут же начал задираться.

- А вы, кстати, где родились, Георгий Михайлыч? - спросил с вызовом.

Меня он до поры не трогал.

- На Волге, - отвечал Садовников. И почему-то добавил: - Вообще-то мы из рода Собакиных...

- Кого? - не понял деятель. - Собаководов?

- Я говорю, мы из древнего боярского рода... Собакины... Небось проходили по истории, когда учились?

- Ах, вон что! - Деятель вдруг засуетился, вертя головой, и, кого-то заметив в толпе, сказал: "Я сейчас" и быстро отвалил. Скорей всего, побежал пить коньячок в ту самую особую каютку.

Я заметил, что о своей учебе эти типчики не любят вспоминать. У всех у них, как говаривал мой знакомый, высшее образование без среднего... Какая-нибудь партшкола...

- Так какого ты рода? - спросил я у Садовникова.

Он ухмыльнулся в усы и произнес важно:

- Собакины мы... А разве предосудительно?

И рассказал, благо времени хватало, как много лет назад, когда проживал он в Краснодаре, приехали для выступления два молодых поэта из Москвы, тогда уже довольно известные, и попросили его зайти к ним в "Красную гостиницу".

Георгий зашел после работы - он преподавал историю в вечерней школе - и еще на подходе увидел одного из поэтов, который высовывался из окна на третьем этаже и что-то кричал. Что-то о женщинах Краснодара, которых он всех, всех любит. А может, что хочет любить... Не разберешь.

У входа Георгий столкнулся со вторым поэтом, которого немного знал по Москве. Тот летел к выходу и на ходу прокричал Георгию, что торопится, что скоро вернется, а он, Георгий, пусть пока потолкует с его приятелем, который там, в номере... С тем и исчез. Это было похоже на бегство.

Георгий еще постоял в раздумье, но решил зайти. Ведь звонили, просили...

Он отыскал номер на третьем этаже, постучался и услышал:

- Кто еще?

- Простите, - сказал Георгий, приоткрывая дверь, - я Садовников...

В кресле, вальяжно развалясь, пребывал Поэт, тот самый, который высовывался из окна и объяснялся в любви краснодарским женщинам. Был он в одних трусиках, в вытянутой руке, как скипетр, держал бутылку с коньяком.

Разглядывая Георгия, переминавшегося у дверей, он произнес высокомерно и с вызовом:

- А мы, между прочим, Рюриковичи!

И упер руки в боки, отложив бутылку к ногам и зажимая ее босыми ступнями, чтобы, не дай бог, от неловкого движения она не опрокинулась.

Георгий в общем-то не привык нарываться, но и его задело нахальство приезжего, который разговаривал с ним, как с последним холопом. А несколько дней до встречи, так совпало, приш-лось ему перечитывать "Бориса Годунова", где наткнулся он на фамилию Собакиных, один из старейших боярских родов, которые соперничали в ту пору в борьбе за власть. Им потом, кажется, всем отрубили голову. Но это не смутило его.

- А мы - Собакины, - произнес он с достоинством, как и полагалось представителю столь знатного рода. При этом, чуть нахмурясь, поджал губы, что должно означать: мы не спеси-вы, но мы горды, дорогой Рюрикович, и обиды, даже четырехсотлетней давности, прощать не намерены.

На Поэта слова гостя произвели необыкновенное впечатление.

Откинувшись в кресле, он долго обдумывал ситуацию, к которой, кажется, не был готов, и после томительной паузы (Георгий все это время продолжал стоять у дверей) выдавил из себя с трудом:

- Но... тогда... надо де-ли-ть-ся?

Георгий кивнул. Он был согласен, что делить власть им все равно придется. И лучше это сделать сейчас.

Поэт предложил ему, уже почти как равному, присесть за стол и тут же на обороте плаката с фамилиями поэтов начертал, весьма произвольно, карту Российского государства, обозначив на ней Урал и некоторые моря. Но почему-то прихватил при этом Финляндию, Польшу и даже часть Швеции. Старые замашки Рюриковичей, предков, явно повлияли на генотип их далекого потомка. Вот где угадывалась порода.

- Делим по Уралу? - спросил он нервно. Георгий согласился. Можно и по Уралу.

- Только вот что... Давай сперва выпьем, - предложил Поэт.

Георгий выпил, как приходится пить в гостиницах: из крышечки кувшинчика для воды - стаканов здесь из экономии не дают.

Рюрикович хватил прямо из горла, и в этом тоже ощущалась древняя закваска.

- Ну, тогда я... первый? - предложил он не без тревоги.

- Выбирай, - сказал покладистый Георгий.

Он понимал, что гордые Собакины его бы за такое поведение одобрили.