Синдром счастливой куклы

Мы успеваем как раз вовремя: прерывисто дребезжит звонок, матушка вручает Юре сумку, медицинскую маску и плащ, отталкивает его с пути мощным плечом и с достоинством королевы вплывает на кухню.

На ее бордовом одутловатом лице застыло предвкушение грандиозных разборок и моего оглушительного фиаско, но вместо беспорядка и запустения она застает на кухне полнейшую идиллию: чашки из праздничного сервиза, серебряные ложечки, чистые салфетки и румяные пирожки, от которых исходит пар.

Правда, там же она застает и меня. И Филина.

— Это кто? — морщится матушка, проявляя чудеса проницательности — в ее тяжелом взгляде читается уверенность, что и с этим парнем я не прочь переспать.

— Это мой друг. Ярик, — поясняет Юра, услужливо отодвигая табурет. — Он временно у нас живет.

— С некоторыми друзьями и врагов не надо… — гнусит она, и табурет жалобно скрипит под ее огромным задом.

Из-за дома напротив наплывает серая туча и окончательно загораживает солнце, в квартире темнеет, в висках разгорается еле слышная боль.

Поникший Юра незаметно пинает под столом мою ногу, но я никак не соберусь с духом. Я не горю желанием обслуживать и ублажать еще и его мать. Я не хочу наливать в ее чашку чай. Я не хочу ее видеть…

Дыхание матушки становится громким и гневным, прищуренные опухшие глазки назойливо сканируют то меня, то Ярика, и рот презрительно кривится.

Если не знать его, он вряд ли произведет впечатление самоотверженного, доброго и милого парня. Фиолетовые патлы, угрюмый взгляд, дергающаяся губа и белый шрам над ней. Футболка с матерной надписью, булавка в ухе и глухое молчание.

Матушка нашла еще более отбитого и подозрительного придурка, чем я, и готовится к нападению…

Резко встаю и улыбаюсь так, что сводит челюсти:

— Маргарита Николаевна, какой будете чай?

— А что, в этом доме есть какое-то разнообразие, Элиночка? Подавай что есть… — великодушно дозволяет она, и я топлю в кипятке пирамидку молочного улуна. Но руки предательски дрожат, чай выплескивается на поцарапанный стол и лужицей растекается под чашками и тарелкой.

— Господи! — Мамаша шарахается к стене, осеняет себя крестным знамением и шипит: — Не отравит, так ошпарит… Вот же ведьма криворукая!

Филин реагирует первым — забрасывает пролитый чай скомканными салфетками, быстро собирает их, отправляет в мусорный мешок и вдруг подает голос:

— Вы верующая?

— Чего? — переспрашивает мать, Юра обреченно мотает головой и изображает фейспалм.

— Если да, то вы не должны к ней так относиться. Оскорбляя ее, вы оскорбляете собственного сына. Потому что «…оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть». Бытие два, стих двадцать четыре… — Филин возвращается на место и как ни в чем не бывало отпивает из своей чашки.

Матушка уязвленно моргает, молча берет пирожок, откусывает добрую половину и тщательно пережевывает, офигевший Юра икает и едва сдерживает смех.

А мне не дает покоя смутная тревога.

Мы ни черта не знаем о Ярике. То, что в его исполнении воспринимается как шутка, шуткой может и не быть…

***

— Ну и уделал ты ее… На моей памяти такого никому не удавалось. — Юра отвешивает Ярику дружественный подзатыльник, едва за посрамленной мамашей закрывается дверь. — Сколько тебе лет, святой отец?

— Завтра будет девятнадцать. — Филин судорожно дергает уголком рта, складывает чашки в раковину и включает воду.

— И ты скрывал? — Юра матерится от изумления и теребит булавку в мочке. — Надо позвать ребят, отметить ДР и повторить карантинную тусу в миниатюре. Брось, Элька домоет. Пошли за бухлом!

— Чувак, не надо, — отнекивается герой дня. — Я его никогда не отмечал.

— Почему? — Я отбираю у него губку и оттесняю от раковины.

На миг его тепло согревает кожу, пол уезжает из-под ног, и я, моргнув, принимаюсь остервенело натирать совершенно чистую чашку.

— Я вас, наверное, шокирую, но… потому что «…во время дня рождения Ирода дочь Иродиады плясала перед собранием и угодила Ироду…», вследствие чего Иоанн Креститель лишился головы. Короче, забейте. У меня жестко религиозная семья.

Покачнувшись, Юра мешком ухает на диван и запускает длинные пальцы в каре.

— Э, нет. Завтра бухаем… — тянет он и озадаченно пялится на меня.

Шрамы, порезы, тик, история про сломанную куклу и боль, гниющую у нее внутри… С Яриком совершенно точно что-то случилось в прошлом, но он предпочитает молчать.

Однажды я струсила и позорно слилась.

Не поняла. Не почувствовала. Не протянула руку…

Мне нужно поговорить с ним наедине, но чертова самоизоляция не оставляет шансов побыть вдвоем и пару минут.

— Юр, сходи сам, Филину нельзя на улицу! — решительно заявляю я и офигеваю от собственной наглости. — У него нет местной регистрации. Если вас остановят, будет много проблем.

— А один я бухло не допру! — протестует Юра и несется в прихожую за курткой. — Не ссы, мы не привлечем внимания!

— Все нормально. — Ярик натягивает серую толстовку, набрасывает на башку капюшон и закрывает маской лицо. — Пошли, чувак!