Синдром счастливой куклы

Мы сидим молча и слушаем прерывистое дыхание друг друга — долго-долго, и мне кажется, что мы превратились в единый организм с одной на двоих горькой кровью.

— Что с твоей семьей? — шепчу я, и его шепот щекочет ухо:

— Этой зимой отчим умер — пьяным в хлам влетел в отбойник на своем джипе.

— А мама?

— Мама… знает, что я жив.

— «Синдром счастливой куклы». Песня о тебе…

— Да. Надо мной издевались. Меня ломали. Но временами я становился частью этого, и мне даже нравилось: посиделки на лесной поляне, убранство церкви по праздникам, голоса, сливавшиеся в унисон во время молитвы, вкус запеченной дичи, убитой отчимом. До сих пор я просыпаюсь ночами в холодном поту и никак не выберусь из эмоциональной ямы. Иногда режусь… Остаюсь этой куклой и боюсь высоко поднять голову.

— Если все позади, почему не вернешься? — спрашиваю у него и у себя самой, и знаю наперед, какой ответ прозвучит.

— Это будет моим самым смелым и самым дебильным поступком. Или жестом отчаяния. Там, дома, я попаду в эпицентр своих кошмаров и либо окончательно сойду с ума, либо перерожусь и стану гребаным сверхчеловеком, которому неведом страх.

***

Весь путь до дома я захлебываюсь от слез и уже не пытаюсь бороться с ними. Завтра я проснусь опустошенной и опухшей с желанием взять всю боль Ярика на себя и осознанием своей бесполезности — я услышала его, но что я могу?

Медленно поднимаюсь по бетонным ступеням, поворачиваю в замке ключ и зажигаю в тесной прихожей свет.

Ярик прикрывает дверь, разувается и проходит вперед, его толстовка в пыли и местами порвана, через прорехи виднеется грязная футболка.

Избавляюсь от обуви, нагоняю его и осторожно трогаю за плечо:

— Сними, это нужно постирать.

— Я сам. — Ярик на ходу стягивает их через голову, комкает и направляется в ванную. Его спина представляет собой сплошной красно-фиолетовый синяк…

— Ох… — Я отшатываюсь, налетаю на стену и судорожно соображаю, как ему помочь: — Сейчас поищу обезболивающее!..

— Мне нормально, — заверяет он и широко улыбается, хотя губа дергается от тика. — Если я чувствую боль, значит, все еще живу.

21

По потолку ползут черные тени, надушенный ветер задувает в приоткрытую форточку, луна идет на убыль, но все еще пялится с неба огромным немигающим глазом, мешая уснуть. Считаю гулкие удары сердца, не двигаюсь и дышу через раз, чтобы ненароком не спровоцировать скрип или шорох.

После крепких объятий на трубах я ощущаю себя оторванной от чего-то целого, родного и нужного и, сколько ни прижимаю к себе подушку, покоя не нахожу.

Ярик тоже не спит — пару секунд назад голубой луч его фонарика лизнул пол в дверном проеме и ускользнул в прихожую.

В голове гудит…

Рассказ о страшном прошлом шокировал меня, выбил из колеи, но вместе с тем и встряхнул, высвободил наружу давно забытые эмоции, и я умираю от желания облегчить его страдания.

Было бы классно избавить его от всего, что тревожит, сделать обычным парнем с обычными повседневными заботами, но тогда он перестанет быть собой…

Он красивый, как небо, спокойный, как море, надежный, как стены. Он окружил меня любовью всего мира, ни разу не заговорив о ней. И я признаю поражение: на самом деле здесь и сейчас я умираю от другого желания — преступного, опьяняющего, жгучего.

Душу сковывает ужас, а уставшее тело — легкая судорога, я потягиваюсь до разноцветных звездочек в глазах, надавливаю кулаком на живот, но легче не становится.

Я хочу его, как ненормальная. Хочу, чтобы ему было хорошо. Хочу, чтобы хорошо было мне.

Приказываю себе держать глаза закрытыми, но мысли о его умопомрачительном парфюме и безбрежном океане пережитой им боли выталкивают за грань помешательства.

Я люблю его. И его боль…

Стаскиваю впившееся в безымянный палец кольцо и осторожно кладу на тумбочку — оно год служило обществу доказательством моей нормальности, но для меня не означало ничего.

Теперь мне плевать на мнение окружающих, и я вот-вот решусь на самый странный и смелый поступок в жизни — отброшу одеяло, сомнения и стыд и пойду к нему.

Нельзя. Черт, да нельзя же!..

Ярик не станет переходить черту, зато я продемонстрирую свою распущенность и подведу Юру — несмотря на вчерашнюю выходку, он все еще является для меня родным человеком. Он верит, что я не способна предать, и сейчас спокойно смотрит сны.

Но бархатное послевкусие от мимолетного прикосновения к губам Ярика превращает кровь в кипяток, жар разливается по венам, опускается ниже, выматывает и изводит.

Я пробую помочь себе рукой, но наваждение не проходит.

Ему плохо. А мне плохо без него.

У меня уже есть его душа, осталось пойти и взять израненное тело… Мой позор останется только между нами. При любом его решении.

Нашариваю под Юриной подушкой несколько соединенных между собой пакетиков с резинками и сжимаю в ладони. Поднимаюсь и на заплетающихся ногах иду на кухню.

Вариантов дать заднюю масса.

Я направляюсь туда, только чтобы выпить воды, пожелать Ярику спокойной ночи и малодушно сбежать…